Джакомо Казанова - Любовные и другие приключения Джиакомо Казановы, кавалера де Сенгальта, венецианца, описанные им самим - Том 2

В заключение защитник потребовал от имени своего клиента снять с последнего все судебные издержки и присудить ему возмещение за потерянное время и ущерб репутации.

Ответ адвоката, защищавшего честнейшего графа, продлился бы более двух часов, если бы суд не велел ему остановиться. Речь эта состояла из одной лишь клеветы и оскорблений противу всего света — крестьянина, его защитника и даже самих судей, коим он осмеливался угрожать, ежели они окажутся достаточно честными и осудят благородного графа. Сей человек был или пьян, или повредился в рассудке, и я умер бы от скуки, не будь здесь отменного развлечения, заключавшегося в рассматривании физиономий членов суда, тяжущихся сторон и публики. Когда судьи удалились в комнату совещаний, Торриано подошёл спросить моё мнение.

— Может быть, вы и правы, но всё равно проиграете только из-за того, что суд захочет наказать вашего адвоката.

Через час секретарь вручил защитникам обеих сторон по небольшому листку. Торриано с живостью схватил бумагу и, быстро взглянув, громко рассмеялся. Я подумал, что он выиграл, однако в самом деле случилось обратное: суд постановил считать фермера графским кредитором, взыскать с Торриано судебные издержки и годовой заработок в его пользу. Хоть граф и смеялся, но смех этот был вымученный, и под ним проступала краска гнева. Что касается адвоката, то этот человек явно нуждался в утешениях, и граф сунул ему в карман дюжину цехинов.

— Вам остаётся только один выход — послать апелляцию в Вену, — сказал я Торриано. Он ответил, едва сдерживаясь:

— Я буду апеллировать другим способом.

На следующий день мы уехали из Гёртца. Подавая счёт, хозяин гостиницы сказал, что я могу не платить, и тогда расход будет отнесён на счёт графа. Этот и два предыдущие случая подобного рода красноречиво свидетельствовали, что мне предстоит провести шесть недель в обществе опасного оригинала.

В Спессу мы прибыли в два часа пополудни. Графский замок, построенный на горе, представлял собой большую башню совершенно невыразительной архитектуры. Обстановка комнат, составленная из мебели готического стиля, также не являла собой ничего примечательного. Торриано показал мне всё в подробностях, вплоть до погреба и чердака. По окончании осмотра он проводил меня в маленькую каморку нижнего этажа, которая слуховым окном выходила во двор, и посему была лишена воздуха и солнца. Здесь же стояла кровать, показавшаяся мне подозрительной, кресло с отломанными колесиками, колченогие стулья и разваленный секретер.

— Вот и ваша комната, — сказал он, — как вам нравится? Мой батюшка, столь же страстный любитель наук, как и вы, просто обожал её.

— У него был отменный вкус! — ответил я, слегка улыбнувшись.

— Сей апартамент имеет два больших преимущества — здесь вы никого не видите, и вас никто не видит.

— Охотно верю, ведь сюда и свет-то еле проникает.

— И вы будете наслаждаться здесь полнейшим спокойствием.

— Чувствительно вам признателен.

Я благодарил его с иронией, но сам задыхался от гнева, однако сей скот так ничего и не приметил. Обедали поздно, и поэтому ужина вообще не подавали. Кушанья оказались недурными, но зато вино было совсем скверное. Правда, Торриано хвалил свой погреб, и я сделал ему комплимент, притворившись, что принял слова его за чистую монету, но в опровержение собственных похвал пил одну только воду.

— Вы много едите и ничего не пьёте, — сказал граф.

Я ничего не ответствовал на сию выходящую из ряда неучтивость. Через минуту граф резко поднял бокал и объявил, что сам он уже отобедал, а я могу оставаться за столом. Его новая выходка лишила меня аппетита, и я удалился к себе в комнату совершенно разъярённый. Время после обеда ушло на разбор бумаг, относившихся ко второй части моей “Истории польской смуты”. В сумерках я вышел, чтобы спросить света, но звал и кричал понапрасну — никто меня не слышал. Пришлось с ругательствами возвращаться в свою трущобу. Какой вечер! И проклятый Торриано почитает это гостеприимством! Наконец, по прошествии получаса лакей, похожий на крестьянина, принёс мне вонючий канделябр. Неужели нельзя было дать восковую свечу или хотя бы лампу? Однако же я не сказал ни слова, решившись ни на что не жаловаться, а только спросил у сего деревенского чучела, определён ли ко мне в услужение хоть кто-нибудь.

— Конечно, сударь, совершенно верно.

— Так это ты?

— Конечно, сударь, то есть нет.

— Тогда пошли ко мне человека, которого назначил господин граф.

— Мы все готовы служить Вашей Светлости.

— Однако же моя светлость звала целых четверть часа, и никто не шёл.

— Значит, вы кричали слишком слабо.

— Но, в конце концов, я желаю знать, кто будет убирать завтра утром мою комнату.

— Это делает служанка, потому что с утра мы работаем на пашне.

— Значит, мой ключ у служанки?

— Сударь потерял свой ключ?

— Да нет же, ключ от этой комнаты.

— Сударь шутит, ведь она не запирается.

— А как тогда закрываются двери?

— Их оставляют открытыми.

— Я не привык к подобным обычаям.

— Тогда сударю лучше поставить кровать поперёк двери, или же я могу купить навесной замок.

Я едва не расхохотался на столь остроумное предложение. Мои обстоятельства с каждым часом менялись от плохих к ещё худшим. Тем не менее я заставил себя сдержаться и отослал прочь сего служителя плуга. Затем я загородил дверь и сел работать. Не имея под рукой щипцов и пытаясь заменить их ножом, я имел несчастье загасить свечу. И вот мне пришлось ощупью добираться до постели, ибо темнота была совершенно непроницаема. Кровать оказалась сносной, но — о, несчастье! — всего лишь с одной простынёй. Впрочем, усталость быстро усыпила меня. Пробудившись в восемь часов, я облачился в шлафрок, надел на голову ночной колпак и отправился пожелать хозяину доброго утра. Его уже причёсывали, и другой лакей одновременно брил графа. Я рассказал ему о моих ночных злоключениях и неудобствах одной единственной простыни, чему он лишь посмеялся, а лакеи последовали примеру своего барина. Я же из ложного понятия о чести присоединился к их весёлости. Конечно, мне надо было послать графа и его людей к самому дьяволу, но злой гений предопределил мне испытать всё до конца. Когда туалет графа был закончен, я всё в том же лёгком тоне сказал ему:

— А теперь нам пора завтракать.

— Так вы имеете обыкновение завтракать?

— Конечно, притом каждый день и с величайшей пунктуальностью.

— Но зато я никогда не завтракаю. Из-за моих каналий-крестьян у меня не остаётся на это времени.

— В таком случае, поскольку я лишён удовольствия иметь дело с этими канальями, прикажите подать мне завтрак.

— Конечно же, раз вам необходимо завтракать, я велю, чтобы каждое утро для вас готовили кофе с молоком.