Роберт Стивенсон - Новые арабские ночи

— Необходимо выяснить одну вещь, — сказал он сравнительно спокойно, — кого намеревались они убить? Кого-нибудь из нас или только Хедльстона? Как думаете? Они приняли вас за него или выстрелили в первого, кто приблизился к окну?

— Я убежден, что они меня приняли за Хедльстона, — ответил я, — я почти такой же высокий.

— Вот я сейчас в этом удостоверюсь, — произнес Норсмаур с особенной твердостью.

И он медленно подошел к окну, поднял над своей головой лампу и простоял не менее полминуты, спокойно ожидая покушения на свою жизнь.

Клара было бросилась вперед, чтобы оттащить его от опасного места, но с эгоизмом, который я счел вполне извинительным, я силой ее удержал около себя.

— Да, — сказал Норсмаур, хладнокровно отходя от окна, — действительно, они ищут одного лишь Хедльстона.

— О, мистер Норсмаур! — воскликнула Клара, она не нашлась что сказать, но Норсмаур мог видеть, что его смелость была оценена по достоинству.

Он же со своей стороны смотрел на меня, гордо подняв голову и с выражением торжества. Я сразу понял, что он рискнул жизнью единственно с целью сместить меня с положения героя дня. Он хрустнул пальцами.

— Дело только завязывается, — сказал он, — потом, когда начнется схватка, они не будут так разборчивы.

Извне послышался громкий призыв к нам. Через щель ставни при лунном свете мы увидели человека, стоявшего с чем-то белым в протянутой руке.

Это был тот же человек, который произнес слово «предатель». Своим необыкновенно громким голосом, который через ставни проникал во все уголки павильона и мог бы быть даже услышан из леса, он объявил, что если предатель «Одльстон» будет им выдан, то остальные получат полную свободу. Если же нет, то все погибнут вместе с предателем.

— Ну, Хедльстон, что вы на это скажете? — спросил Норсмаур, обернувшись в сторону постели.

До этого момента банкир не выказывал никаких признаков жизни, и я думал, что он продолжает лежать в обмороке. Но тут он как бы сразу очнулся и в бессвязных фразах, точно больной в бреду, только умолял нас не выдать его, не покинуть… Это была самая отвратительная сцена, какую я только мог вообразить.

— Довольно! — крикнул Норсмаур.

Отворив настежь окно, он высунул голову и возбужденным голосом, забывая не только об опасности, но и о присутствии молодой леди, начал ругать посланника в самых отборных выражениях, как на английском, так и на итальянском языке, и кончил пожеланием ему уйти подобру-поздорову туда, откуда он пришел. Я убежден, что эта возможность выругаться вовсю в ту минуту, которая угрожала немедленной смертью, доставила Норсмауру высочайшее наслаждение.

В это время итальянец положил свой парламентерский флаг в карман и исчез за песчаным холмом.

— Они благородно начали войну, — сказал Норсмаур, — очевидно, все джентльмены и военные. По правде сказать, я очень хотел бы, чтобы мы могли поменяться местами, и для вас, Франк, и особенно для вас, дорогая мисс Клара. Оставили бы эту злосчастную тварь на его постели, будь с ним что будет. Что? Не глядите так возмущенно, мы все сейчас перейдем в то состояние, которое называется вечностью. И отчего нам искренно не высказаться? Что касается меня, то если я мог бы сначала задушить Хедльстона, а затем взять Клару в мои объятия, я умер бы с удовольствием, даже с гордостью. Клянусь Богом, я расцелую ее хотя бы насильно!

Прежде чем я мог заступиться, Норсмаур грубо обнял и стал целовать отбивавшуюся от него Клару. Но тут я набросился на него с такой силой, что он сразу должен был выпустить несчастную девушку, и грузно упал, ударившись о стену. К моему удивлению, он даже не встал, чтобы на меня напасть, а только захохотал. Он хохотал так громко и так долго, что мы подумали, что он лишился рассудка.

— Ну, Франк, — сказал он, когда несколько успокоился, — теперь ваша очередь. Вот вам моя рука. Прощайте, до свидания!

И, видя, что я стою неподвижно и смотрю на него с негодованием, он воскликнул:

— Эх вы, человек! Вы находите время сердиться? Неужто вы думаете, что мы и умирать будем со всеми приличными манерами, принятыми в обществе? Ну я поцеловал девицу и очень тому рад. Теперь поцелуйте вы ее, и будем квиты!

Я отвернулся с чувством презрения, которого не мог скрыть.

— Как вам угодно, — сказал он, — вы были глупым фатом в жизни, фатом вы и умрете.

Он уселся в кресло, положив ружье на колени, забавляясь взведением и опусканием курка, но я видел, что его покинуло оживленное, почти веселое, настроение, и на смену надвинулись тучи в его душу.

Во все время этой сцены нападавшие могли подойти к самому дому и начать атаку, потому что мы трое совершенно забыли об угрожавшей нам опасности. Но тут Хедльстон вдруг вскрикнул и прыгнул с кровати.

Я спросил его, в чем дело.

— Пожар! — крикнул он. — Они подожгли дом!

Норсмаур тотчас вскочил на ноги, и мы выбежали в соседнюю комнату. Она была ярко освещена зловещим красным светом. Пламя поднялось до окна, и подгоревшая ставня рухнула на ковер с бряцающим шумом. Итальянцы подожгли боковую пристройку, где Норсмаур проявлял свои фотографические негативы.

— Дело жаркое! — воскликнул Норсмаур. — Скорее назад.

Мы бросились к нашим наблюдательным постам и увидели, что вдоль всей задней стены павильона были устроены костры и притом, вероятно, политые каким-нибудь минеральным маслом, потому что, несмотря на начавшийся дождь, они не переставали разгораться. Огонь, как уже сказано, занялся с пристройки, и с каждым мгновением пламя поднималось все выше; с минуты на минуту должна была загореться задняя дверь павильона, около которой был разложен особый большой костер, уже вполне разгоревшийся; даже углы крыши начинали тлеть, — мы могли их видеть, потому что края крыши, построенной на крепких деревянных балках, далеко выступали из-за стен. При ярком отблеске огня мы посмотрели и направо, и налево, — и не заметили ни единого человеческого существа на открытом месте вокруг павильона. В эту минуту в комнату ворвались клубы горячего и едкого дыма.

— Ну, конец! — вскрикнул Норсмаур. — И отлично, слава Богу!

Мы бросились к «дядиной комнате». Хедльстон поспешно надевал сапоги. Руки его дрожали, но на лице было твердое выражение решимости, какого еще я у него не наблюдал. Рядом стояла Клара, собираясь накинуть плащ себе на плечи. Она смотрела на отца в упор; взгляд ее, казалось, выражал то надежду, то мучительное сомнение.

— Ну, ребятушки, пора сделать вылазку! — вскрикнул Норсмаур. — Печку натопили как следует, сейчас сами зажаримся! Что касается меня, я предпочитаю схватиться врукопашную — будь что будет!

— Ничего больше и не остается! — добавил я.

— Ничего! — воскликнули вместе Клара и ее отец, но с совершенно различными интонациями.