Луи Буссенар - Путешествие парижанина вокруг света

— Но, сын мой, ты был уже настоящим матросом, когда выудил из воды этого богача в шляпе, бросившегося с моста, и все твои товарищи на шлюпе признали тебя таковым, когда ты не задумался рискнуть своей жизнью ради их спасения. Ты молодчина, сын мой, это я тебе говорю, а ты мне можешь поверить, что доктор Ламперрьер знает толк в людях!

— В самом деле! — воскликнул Андре. — Ведь мы до сих пор не знали вашего имени: события с такой быстротой следовали одно за другим, что мы не успели даже познакомиться как следует!

— Ну а теперь вы знаете: перед вами — доктор медицины Ламперрьер, родом из Марселя. И где, кроме Марселя, мог бы я родиться? Я такой же типичный марселец, как Фрике — парижанин, и если его история интересна, то моя в высшей степени необычна. И я сейчас расскажу ее вам.

Но в тот момент, когда доктор собирался уже приступить к повествованию, со всех сторон разом раздались выстрелы, следовавшие с такой бешеной скоростью, что трудно было себе представить, что там происходит за стенами хижины. Крики или, вернее, завывания, отнюдь не похожие на человеческие голоса, сливались с лаем собак и ужасающими звуками музыкальных инструментов, временами заглушаемыми ружейными выстрелами.

Неужели кто-нибудь напал на осиебов? Это было маловероятно. Скорее казалось, что они предаются безумному веселью, крайне опасному для трех друзей.

— Если они так веселы, то тем хуже для нас, — сказал Фрике, — в данном случае особенно применимо выражение «веселье внушает страх»!

Между тем стрельба все усиливалась.

— А знаете ли, — заметил Андре, — наши повелители весьма не расчетливы для людей, у которых чувствуется недостаток пороха. Судя по тому, что мы слышим, они не слишком-то его экономят.

— Я решительно ничего не понимаю! — проговорил доктор.

Тем временем стало быстро светать, как это, впрочем, всегда бывает в экваториальных странах.

Ночь так быстро прошла в разговорах, что, увидев восход, наши друзья едва поверили собственным глазам.

— Только бы они не стали опять потчевать нас своей проклятой стряпней! — сказал Фрике.

— Нет! Не ранее девяти часов утра!

— Но что может означать этот шум и гам?

— Мы это сейчас узнаем; а прежде всего поспешим убрать с глаз долой нашу химическую аппаратуру. Эти дикари так хитры, что могут найти их подозрительными и поспешат испортить.

Все трое тотчас же принялись за уборку: жаровню запрятали в самый дальний угол хижины, тонущий во мраке, мнимую реторту разъединили с трубкой, а корзину с перекисью марганца поставили на высокую полку местной работы с причудливыми украшениями.

— Ну, теперь мы в полной готовности! — заявил доктор.

В тот момент, когда шум и гам, казалось, достигли своего апогея, дверь хижины раскрылась, и нашим друзьям представилось необычайное зрелище.

Рассветное солнце заливало своими лучами высокого роста мужчину, по обеим сторонам которого стояли двое туземцев; в дружественных, но вместе с тем явно почтительных позах скрывалось особое уважение к этому лицу.

Этот мужчина был также чернокожий; на нем был ослепительной белизны бурнус, особенно резко обрамлявший его черную физиономию.

Свитая из верблюжьей шерсти веревка обвивалась в пять или шесть рядов кольцами вокруг его головы, наполовину скрытой капюшоном бурнуса, белые складки которого живописно ниспадали до половины икр, оставляя открытыми ноги, обутые в высокие сафьяновые сапоги рыжего цвета.

Пальцы рук были унизаны золотыми и серебряными перстнями. Человек этот, в котором с первого же взгляда можно было узнать мусульманина, имел у себя за поясом полный арсенал; два револьвера, широкий кинжал и длинный кривой ятаган в ножнах, украшенных перламутром, кораллами и жемчугами.

Не говоря ни слова, он внимательно смотрел на трех французов, которые, со своей стороны, также молча глядели на него.

Такое безмолвное взаимосозерцание длилось минуты две. Доктор, Андре и Фрике вскоре заметили, что, несмотря на свою внушительную фигуру и атлетическое телосложение, на свои точно фарфоровые глаза и члены, как у толстокожих животных, этот человек не мог похвастать хорошим здоровьем.

Откинувшийся капюшон его бурнуса открыл худое, вытянутое лицо, тощую и жилистую шею, сутулые плечи и кожу цвета сажи, тусклую и без малейшего блеска, каким обыкновенно отличается кожа у здоровых людей африканской расы. Голова его была покрыта скудным курчавым пушком, а лицо обезображено отвратительной язвой. При виде его невольно можно было воскликнуть: этот человек серьезно болен!

Таково было, по крайней мере, мнение Фрике, который не мог удержаться, чтобы не пробормотать:

— Черт возьми! Как он безобразен!

Доктор был, несомненно, того же мнения, так как товарищи его расслышали, как он произнес сквозь зубы:

— Да… Вот это субъект!

Это должно было означать: вот превосходный патологический образчик.

Между тем незнакомец продолжал молча разглядывать их. Наконец Фрике это надоело, и он невольно произнес, обращаясь к арабу, обычное французское приветствие:

— Бонжур, месье!

На это незнакомец раскрыл губы и усталым голосом уронил в ответ:

— Салам алейкум!

— Эх, да он говорит на ином наречии, чем эти дикари. Тем лучше! С ним, может быть, можно будет договориться! — обрадовался мальчуган.

— Тем более, — подтвердил Андре, — что я говорю по-арабски.

— Какое счастье!

— Действительно, — пробормотал доктор, — этот темнокожий может быть работорговцем… Весьма возможно, что с ним нам как-нибудь удастся договориться.

— Да благословит тебя Аллах! — сказал Андре.

Великан был, видимо, очень доволен, услышав обращение на родном ему языке. Быстрым жестом он пригласил европейцев выйти из хижины, что они и поспешили исполнить.

Когда они очутились подле него, он сказал:

— Я Ибрагим, родом из Абиссинии и приехал сюда за невольниками.

— Ага! Прекрасно! — решил Фрике. — Вы были правы, доктор, это торговец черным товаром; Андре перевел мне его слова!

На усталом и истомленном лице Ибрагима отразилось мимолетное волнение, когда Андре сообщил ему в двух словах, кем являются он сам и два его товарища. Несомненно, этот великан был болен каким-то страшным недугом, подтачивавшим его силы и от которого искусство французского врача могло, быть может, избавить его.

— Вы принадлежите мне! Идите! — сказал наконец Ибрагим после оживленных переговоров с осиебами.

На этот раз доктор, поняв, о чем идет речь, объяснил своим друзьям, что теперь у них новый господин.

— Что ж, это совсем неплохо! — воскликнул Фрике. — У нового хозяина, правда, отвратительная физиономия, но, по крайней мере, можно надеяться, что он не заставит нас есть вчерашнюю похлебку. Словом, не будет больше «бикондо»! Это превосходно!