Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Том 2. Месть каторжника. Затерянные в океане

СОЛНЦЕ САДИЛОСЬ НА ДАЛЕКОМ ГОРИЗОНТЕ среди испарений Тихого океана. По небу со всех сторон двигались густые черные тучи, гонимые ветром, готовым превратиться в бурю. Глубокая ночь, мрачная, как все вообще безлунные ночи, постепенно окутывала своим темным покрывалом необозримую водную равнину, окружающую берега Новой Каледонии. Несмотря на это, «Бдительный», броненосный фрегат первого ранга, снялся с рейда с зажженными наблюдательными электрическими огнями, которые искрились, как звезды, на помраченной лазури неба. На носу фрегата сторожевой матрос громко выкрикивал через равномерные промежутки времени свое обычное «Смотри… зорко!» Эти возгласы доходили, как отдаленное эхо, до берегов острова Ну, на котором устроено пенитенциарное учреждение для ссыльных.

Хотя море еще только начинало волноваться, но фрегат на случай урагана был под всеми парами, готовый на борьбу с непогодой в открытом море.

Широкий луч электрического света освещал все извилины берегов острова — все бухты, заливы и прибрежные рощи кокосовых пальм, как бы ища чего-то, как бы намереваясь внезапно открыть готовящееся бегство ссыльных.

Ровно год тому назад на остров были привезены четверо китайцев, которые сразу обратили на себя общее внимание своим странным, загадочным поведением. За это время вокруг них успела сложиться целая серия легенд, из которых, как это почти всегда случается, ни одна не соответствовала истине.

Надобно сознаться, что случай действительно был один из самых необыкновенных. Никто в Новой Каледонии: ни директор пенитенциарного заведения, ни бюро администрации, ни даже сам губернатор — не знали истинных причин ссылки на их остров этих таинственных заключенных. В один прекрасный день их привезли сюда вместе с обыкновенными ссыльными, но чиновник, принимавший их, не нашел, к своему удивлению, в кондуитном списке никаких сведений ни о причинах их ссылки, ни о ее продолжительности. Только имена их были занесены в список: Фо, Кианг, Лу и Чанг, а затем следовало несколько примечаний:

Эти заключенные должны быть предметом самого строгого наблюдения, дабы они не могли убежать.

Если они захотят сделать какие-либо признания, то должны быть отведены к исправляющему должность генерального прокурора в Нумеа, который и возьмет у них показания согласно полученным им на этот случай секретным инструкциям.

Заключенные всецело должны находиться в распоряжении вышеупомянутого чиновника, с указаниями коего должно сообразовываться и который даже имеет право, под свою личную ответственность, выпустить их на свободу.

По высшему усмотрению, им предоставлено право носить их национальный костюм, равно как и их головной убор, и иметь при себе все вообще, что окажется у них в день их прибытия на место назначения.

Наконец, должно тщательно и строго наблюдать, чтобы заключенные не могли сноситься друг с другом.

Эти замечания, исходящие от двух министерств — юстиции и морского, так противоречили всем традициям и обычаям, утвердившимся в храме новокаледонской бюрократии, что все рыцари пера в канцелярии пенитенциарного заведения в один голос заявили, что никогда еще не было видано подобного афронта, полученного из бюро. В течение восьми дней между судебной палатой, административным бюро и канцелярией губернатора происходил беспрерывный обмен сообщениями, замечаниями, представлениями, ничего, однако, не разъяснявшими и годными лишь на то, чтобы наполнить бумагами не одну дюжину зеленых картонных папок для дел. Короче, этот конфликт угрожал принять эпические размеры, как вдруг следующий же почтовый пакетбот сразу положил конец препирательствам: он привез предписание свыше, согласно которому губернатор должен был предоставить четырех китайцев в полное распоряжение генерального прокурора.

Следовало подчиниться, но любопытство всей чиновничьей части колонии было возбуждено до последней степени, и воображение каждого создавало самые немыслимые рассказы и самые невозможные истории, которые не замедлили наводнить собой весь остров.

Начальник судебной палаты, он же и генеральный прокурор, получил объемистый пакет секретных бумаг, дававших ему подробнейшие инструкции по этому делу; но он был непроницаем, и всякий раз, когда к нему приступали с расспросами, отвечал, что он обязан хранить молчание об этом исключительном деле. Даже сам губернатор не был удачливее в своих попытках узнать суть дела о четырех китайцах, из-за чего между этими двумя высшими лицами колонии в скором времени возникли холодные отношения, так что они даже перестали видеться друг с другом, за исключением официальных случаев.

Тем временем разные предположения о китайцах продолжали расти и расти, и скоро дело дошло до того, что как между чиновниками, так и между колонистами только и было разговоров, что о четырех таинственных ссыльных. О них толковали теперь везде: и в цирке, и на прогулках, и даже за зелеными столами. Одни видели в заключенных лиц, посягнувших на безопасность государства: другие, доказывая неосновательность такого предположения (так как заключенные были не французы, а китайцы), утверждали, что они совершили какое-нибудь отвратительное преступление, которого, в интересах нравственности, нельзя было разоблачать; третьи считали, что если бы заключенные действительно совершили какое-нибудь важное государственное преступление, то замечания, сделанные в их кондуитных списках, не представляли бы такой странной смеси строгости и снисхождения: если, с одной стороны, рекомендовалась строгая бдительность для предотвращения возможного бегства и предписывалось не допускать сношений между заключенными, то, с другой стороны, их не одели в арестантские костюмы, не заковали в цепи и не назначили ни на какие тяжелые принудительные работы. Напротив, им позволили носить их национальные костюмы, оставили им все вещи, какие были при них, и — верный признак того, что они были не обыкновенными преступниками, — одному из них, по имени Фо, дали даже право носить огромное золотое кольцо с брильянтом, стоившее не менее шести тысяч пиастров, или тридцати тысяч франков! Тридцать тысяч на одном из пальцев ссыльного — это уже сама по себе была редкая вещь, но дозволение оставить при себе такую ценность случалось еще реже и решительно исключало всякую мысль о каком-нибудь тяжком преступлении.