Владимир Акимов - Поединок. Выпуск 9

И покер шел по кругу упорной борьбой тяжелых комбинаций, длительным разрешением обязательных игр, блефами, полным напряжением и суррогатом подлинной жизни.

Мешок, который Демин, выходя из подъезда, вскинул на плечи, был очень легок. Мне нравится в Демине, что он жил и мыслил не желудком и жизнь его отнюдь не нуждалась в подмене суррогатами. Мне приятно, что ему был неизвестен термин «джокерное мучение».

Мешок был легок, и, взвалив его на плечи, Демин улыбнулся. Дурак, как есть дурак, и что только командирская сестра с нем подумала!

Он недоуменно покачал головой и вдруг ощутил необходимость еще хоть раз ее повидать. Только бы придумать, по какому делу к ней зайти.

Он взглянул на ее окно, но в нем неожиданно увидел сорокалетнюю женщину с лошадиной челюстью.

— Я тетка вашего командира, — представилась она.

— Есть, тетка! — обрадовался Демин.

Совсем как Сейберт скосив голову, она неодобрительно его осмотрела.

— Это вы привезли посылку?

— Так точно, я.

Она пожевала губами и, вдруг перегнувшись вперед, быстро заговорила:

— Порядочные люди так не поступают. Шура писал, что высылает двадцать фунтов ржаной муки, а в мешке ее оказалось девятнадцать с половиной.

Кровь ударила Демину в голову, но, стиснув зубы, он сдержался. Воздух рвануло оглушительным громом, и под ногами закачалась земля, но он не сдвинулся с места. Звеня, посыпались сверху осколки стекла, и женщина в окне скрылась, всплеснув руками.

Его назвали вором — значит, в ее дом ему пути не было. И почему-то от этой мысли потемнело небо. Он повернулся и пошел и тогда увидел вторую причину темноты: огромными бурыми клубами над городом катилась туча.

Вставая, она застилала небо и, расширяясь, давила землю, и перед ее тенью, крича, бежали люди. Все силы приходилось напрягать, чтобы не побежать перед ней самому.

Эту самую тучу впоследствии видели над Питером. Ее гнал сильный западный ветер. Говорят, она прошла по самой вышке Исаакия.

От сильного толчка рассыпалась стопка медных номерков. Минер Растопчин аккуратно собрал ее, отсчитал пять штук и бросил их к ставкам.

— Ножки на стол, Верблюд. Тебя докрыли.

— Это тротил или все еще мины? — спросил Лебри.

Верблюд открыл трех королей. Растопчин, показав ряд, не спеша сгреб фишки и стал их считать.

— Насчет тротила не беспокойтесь. Когда рванет, у нас посыплются стеньги, шлюпки и прочее… А может, еще что-нибудь выйдет… Отец пушкарь, сдавай!

— А рванет он или нет, как по-вашему? — не успокаивался Лебри.

— Рванет… не рванет… — бормотал, сдавая карты, Поздеев. — На последнюю карту легло: рванет.

— Увидим, — пожал плечами Растопчин. — Два на пять.

Лебри хотел еще что-то спросить, но, подняв глаза, в дверях увидел свое непосредственное начальство — трюмного механика Григория Болотова.

— Вы здесь, Лебри?

— Взгляните простым глазом, — посоветовал Кривцов, но Болотов не ответил. Стол, золотые горки фишек и люди в дыму — на это ему смотреть не хотелось.

— Не одобряете игрушки? — спросил Кривцов.

— Не одобряю.

— Что же вы собираетесь по этому поводу предпринять?

Болотов взглянул Кривцову прямо в глаза:

— Пока ничего. Мне некогда… Лебри, приказано проверить водоотливные средства. Идем вниз.

Лебри встал.

От взгляда Болотова у Кривцова осталось ощущение, как от пощечины. Это было поганое ощущение, он не выдержал и крикнул вдогонку уходившим:

— Две одинаковых к трем комиссарам!

Поздеев выдал ему две карты и тихо сказал:

— Допрыгаешься, дурак.

Кривцов потемнел. От этого Поздеева тоже терпеть? Тоже умный? Начальство? С какой стати? Левой рукой вцепившись в край стола, он, казалось, приготовился броситься вперед, но правая его рука, действуя сама по себе, открыла прикуп, оказавшийся никуда не годным. От этого он сразу остыл. Он был плохим игроком.

— Почему ругаешься? — забормотал он. — Просто не люблю таких человечков… Зачем Болотов подлаживается? Зачем заделался кандидатом Рыкапы?

— Пять сверху! — голосом первосвященника возгласил Верблюд.

— Просто не люблю таких, — вслух рассуждал Кривцов, про себя рассуждая о том, хорошая карта у Верблюда или блеф. Решил, что хорошая, и спасовал.

— Может, я тоже таких не люблю, — неожиданно отозвался Поздеев. — Однако игру надо играть по правилам. Пять и еще пять.

Где-то на складах форта тысячами глыб кристаллизованного желто-розового сала лежит тротил. Когда к нему подойдет огонь, от жара он начнет оплывать, как свеча, и вязкими тяжелыми каплями потечет на каменный пол. Расползется лужами и речками, а потом медленно и неохотно загорится, пузырясь и дымя, точно сургуч. Наконец в каком-то месте развитая горением температура перейдет критическую точку, и тогда каменные своды разлетятся щебнем и пылью, в городе, на острове от страшного удара обрушатся ближайшие дома, а на корабле… но о том, что может произойти на корабле, лучше не думать. Командир загасил потухшую папиросу и подошел к борту. Он очень сильно ощущал свой корабль, — даже поломка поручней при швартовке причиняла ему физическую боль.

Рванет или не рванет? На восток уходила чудовищная бурая туча, а с запада в море лежало прораставшее черным дымом пятно.

Рванет или не рванет? Командир закрыл глаза.

Внизу на срезе стадвадцатимиллиметрового орудия сушилась подмоченная картошка. От нее шел успокаивающий кислый запах быта.

«Ничего не будет», — решил командир, но, снова открыв глаза, увидел встающий угрожающим деревом дым и снова почувствовал медленное приближение взрыва. От сухости во рту он выплюнул за борт свою папиросу. Облизал мясистые губы, отер свисавшие усы и коротко вздохнул.

Тяжело командовать большим кораблем! Но разве легче комиссарить в такие дни? Командир крупными шагами ходил взад и вперед по шканцам. Ходил, наклонив вперед тяжелую черную голову и крепко заправив руки в карманы. Ходил и не мог остановиться.

Красный город — сердце революции — был на краю гибели. Враг стоял у ворот, и враг был внутри. «Неужели форт подожгли?» Комиссар отмахнулся головой: «Теперь все равно, теперь только ждать: рванет или не рванет». И от этого сознания, от мысли, что сделать все равно ничего нельзя, хотелось все на свете крыть бешеными словами.

Но комиссару из себя выходить нельзя. Комиссару нужно сохранять спокойствие.

Демин по трапу поднялся на корабль, поставил мешок и стал осматриваться. Над его головой страшной тяжестью висели три двенадцатидюймовых орудия, и люди на палубе так же неподвижно и молча смотрели на корму.

Что-то должно было случиться, но его это не касалось. Служба при всех обстоятельствах остается службой, — назначенному на корабль надлежит явиться к вахтенному начальнику.