Владимир Акимов - Поединок. Выпуск 9

Желая уличить жуликов, Дашкова приказала, чтобы эти головы были немедленно доставлены к ней. И… приказание княгини тут же было выполнено.

Что за головы? Чьи? Откуда?

Узнать это удалось не сразу.

14 марта 1719 года в Петербурге близ Петропавловской крепости была казнена Мария Гамильтон.

Камер-фрейлина Екатерины была признана виновной в убийстве своего новорожденного младенца. Когда палач сделал свое дело, голову ее было приказано поместить в спирт…

Вскоре к первой голове присоединилась вторая, такая же красивая. Но на этот раз мужская. Имя Анны Монс, фаворитки Петра Первого, на которой царь одно время собирался жениться, известно хорошо. А вот ее брату Виллиму Монсу в этом смысле повезло значительно меньше. Впрочем, не только в этом смысле…

Монс верил и в свою судьбу, и в оккультные науки. Он носил на руке четыре, по его мнению, волшебных перстня: золотой, оловянный, железный и медный. Первый, судя по записям Монса в дневнике, был перстнем мудрости. Второй — оловянный — должен был принести своему владельцу богатство. Железный — помочь преодолеть возникающие на жизненном пути трудности. А медный перстень красавца был залогом успехов в любви. Трудно сказать, какой именно перстень помог Монсу в 1716 году стать камер-юнкером при дворе Екатерины, известной в истории как Екатерина Первая. Вскоре он был уже влиятельной персоной, перед которой многие заискивали.

7 мая 1724 года Петр короновал Екатерину, и Виллим Монс с удовольствием слушал лестную для царицы речь Прокоповича в Успенском соборе: «Ты, о Россия! Не засвидетельствуеши ли о богом венчанной императрице твоей, что прочиим разделенные дары Екатерина в себе имеет совокупленные? Не довольно ли видиши в ней нелицемерное благочестие к богу, неизменную любовь и верность к мужу и государю своему…»

Медный перстень, перстень удач в любви, подсказывал фавориту, что начинается новая ступень в его возвышении. И действительно, в том же месяце он становится камергером. Но… вскоре Монса арестовывают. Его, разумеется, обвиняют не в излишней любви к повелительнице, несколько превосходящей похвальную любовь верноподданного, а в «плутовстве» и «противозаконных поступках», что, видимо, тоже соответствовало действительности. И 16 ноября 1724 года Монса казнят, а голову любителя оккультных наук приказано заспиртовать…

По свидетельству Мордовцева, обе головы, обнаруженные Дашковой в подвалах академии, были продемонстрированы Екатерине Второй, а затем навечно закопаны в погребе Кунсткамеры. Вскоре Дашкова получила в подарок от мастеров академии часы в виде богини правосудия с весами в руках. На одной чаше весов находилась Венера, любующаяся красотой стоящих перед, ней мужчины и женщины. А на другой — плаха и палач с топором. Чаши весов были уравновешены…

— Итак, — сказал я, — во-первых, вы не обратили внимания на часы Аракчеева и Дашковой. А во-вторых?

— А во-вторых, я не придал никакого значения столику, который стоял в простенке между двумя окнами. Между тем этот столик предназначался для часов, которые отец начал разыскивать еще до моего рождения и за которые готов был отдать всю свою коллекцию.

— Что же это были за часы?

— Не торопитесь, голубчик. Приготовьтесь лучше к путешествию. Мы сейчас с вами отправимся по следам легенды в Москву 1584 года, потому что легенда связывает эти часы со знаменитыми часами уже упомянутого мной Бомелия. Впрочем, при дворе Иоанна Грозного мы долго не задержимся. Ну как, готовы к путешествию? Тогда в путь!

Ни на что не был похож этот год, последний год царствования на Руси царя и великого князя Иоанна, по батюшке Васильевича, а по прозванию Грозного, одного из последних царей из дома крестителя Руси Владимира.

Уже наступил март, а зима и не думала униматься.

Хлещет ветер по плотно закрытым ставням приземистых домов, валит заборы, будки сторожей у бревен-колод, перекрывающих улицы от лихих людей, ломает деревья.

Просвистев над валом Земляного города, в неуемной свирепости своей обрушивается он на толстые кирпичные стены и башни Великого посада, а ныне Китай-города.

Не под силу ему стены. И, забив снегом бойницы всех четырнадцати башен Китай-города, тараном бьет он по воротам.

Не смиряется и перед Теремным дворцом самого Иоанна Васильевича Грозного…

Нет-нет, а и застонут под его свирепым натиском не только Курятные, Колымажные или Воскресенские ворота дворца, но и Золотые, с башнею, на вершине которой двуглавый царский орел, а на стенах образа святые.

Злой он к святым образам. Все их с башни оборвал да и на снег бросил.

А почему?

Тут и дурак сообразит.

Неспроста морозы и метели. Вершит сие душа злого чернокнижника, дьявольского механика и дохтура царя Иоанна Васильевича, «немчины Бомелея», казненного Грозным.

Это он ветром высвистывает, снегом кидается, иконами швыряется да морозом московских людей, будто тараканов, вымораживает.

Все небо застил злой еретик. Сумрачно над Москвой и тревожно. А вглядись в снежную круговерть — и увидишь его богомерзкую рожу. Кривляется и язык свой змеиный, раздвоенный, православному народу показывает. Дразнится да грозится: «Уж доберусь я до вас! Ох доберусь! У-у-у!»

Что будешь делать?

Ни святым крестом его не утихомиришь, ни колоколами церковными. Плюнет Бомелий снегом — и все. Ишь как воет на сто голосов! А говорили — помер. Может, и помер, да не вконец, ежели такое вытворяет.

Большую власть имел при царе «дохтур Бомелей». Уж на что Малюта Скуратов у Иоанна Васильевича в почете был, а и тот при дохтуре не куражился. Что шепнет Бомелий, то Иоанн Васильевич и выполнит. Наворожил ему Бомелий про бунты кровавые на Руси и совет дал убежище у аглицкой королевы Елизаветы за морем искать. Иоанн Васильевич и написал ей письмо: так, дескать, и так, сестра любезная, хочу для сохранения жизни своей в Лондон приехать. Той, понятно, лестно. Приезжай, пишет, и живи сколько захочешь. Только бог не допустил, чтобы Русская земля осиротела. В России остался Иоанн Васильевич.

Много крови по наветам свирепого волхва пролито. Ежели бы ту кровь всю собрать и в Неглинку влить, красной бы стала та речка и из берегов своих вышла.

А тут и присоветовал ему Бомелий ядом недругов истреблять.

Семь дней и семь ночей варил то зелье искусник дьявольский. Да так его изготовил, что всем на удивление. Не просто люди помирали от зелья, а помирали в тот час, какой Иоанн Васильевич укажет. Не позже и не раньше. Скажет, на утренней заре — преставится на утренней. Скажет, на вечерней — преставится на вечерней.

И, когда отравленный в муках отходил, волшебные часы злого волхва начинали кудахтать, будто курица над яйцом.