Владимир Акимов - Поединок. Выпуск 9

«В Москве мы побывали в Музее Советской Армии и увидели там, к своему стыду, среди скопления германского оружия бронеавтомобиль «панар», пулемет «гочкисс» и другое оружие, выпускаемое во Франции…»

Трофеи эти несказанно расстроили летчиков. Наполеон, Антанта, теперь вот эти ублюдки из «Франкрейха»… Да неужто мы первые французы, которые пришли на эту землю как друзья? Насколько они были осведомлены в истории, выходило, что так. Однако дальше они узнают про двадцать французских интернационалистов, участвовавших в русском Октябре. Двое из них оказываются особенно интересны пилотам: Робер Дэм и Эдмон Розие. Антанта пошла на красную Россию с танками. Пять танков красноармейцы отбили, один послали в Москву на первомайский парад девятнадцатого года: показать поверженного монстра. Тут его и увидели Розие и Дэм. А они, инженер и рабочий, собирали этот танк до войны, там, во Франции. Теперь они по памяти берутся восстановить чертежи.

Так что первый советский танк, оказывается, сделан с помощью французских интернационалистов? На Сормовском заводе? Ах, это Нижний Новгород? На Волге? Куда немцы не дошли? Ура Розие и Дэму, они внесли свой вклад в битву Франции с фашизмом! Когда же все это было? Двадцать пять лет назад? Всего двадцать пять? А ведь правда, Советскому Союзу только двадцать пять лет. Вот как нам и как летчикам из 18-го гвардейского полка…

В один из этих дней — кончался июнь — командир 18-го гвардейского авиаполка полковник Анатолий Голубов сбил «мессершмитт», но, подожженный зениткой, до посадочной полосы уже не дотянул… Поздно! Самолет объят пламенем. Голубов сделал то последнее, что ему оставалось сделать: он снизился, уменьшил скорость и выбросился без парашюта. Переломанного, но живого, его на носилках проносят мимо выстроившихся летчиков 18-го полка и «Нормандии» — вместе они и входят в 303-ю истребительную авиадивизию под командованием генерал-майора авиации Г. Н. Захарова. Редкий случай, когда журнал позволяет себе явно возвышенные слова, да еще в восклицательных интонациях:

«Какая сила в этом человеке! С такими командирами Красная Армия побеждала и победит!»

Через полгода полковник вернется и снова полетит в небо в паре с французским летчиком. Пройдут два месяца, и почти так же, с разорвавшимся парашютом, из горящего самолета прыгнет Пьер Жаннель. Он упадет в самую гущу наступающих советских танков. Его, как Голубова, «по частям» соберут в Москве, и он тоже всем будет доказывать — и докажет, что должен вернуться в полк. «Наш Голубов», — мог бы смело написать в журнале де Панж.

«Если в течение предыдущей войны пехота не поспевала за танками, то сейчас авиация не поспевает за пехотой…»

Очередная стратегическая дискуссия во «французской избе»? Да. И она совершенно к месту. В июне-августе сорок четвертого три Белорусских и 1-й Прибалтийский фронты пробили в германской линии обороны четырехсоткилометровую брешь, устремились в нее и, не давая фашистам вкопаться в землю, развив мощное наступление, молниеносным шагом вышли к западным границам СССР.

Два дня в июле остались в полковой памяти особенно отчетливо. Один был облачен и хмур, другой солнечен и ясен. В первый день произошла нелепая и страшная трагедия, во второй же день вроде бы ничего не произошло. Однако два эти дня разделяет нечто куда большее, чем метеорологические условия и событийная хроника.

15 июля 1944 года погибли де Сейн и механик Белозуб, которого де Сейн звал «философом» и который прибыл в группу год назад.

«Какого прекрасного товарища потеряли мы, жизнерадостного и неистощимого на выдумки, простого, искреннего и честного! Вторая эскадрилья понесла тяжелые утраты: две недели назад пропал без вести де Фалетан, сегодня погиб де Сейн. Лейтенанты Соваж, Шик и Лебра хоронят нашего товарища в Дубровке, тогда как в Микунтани мы, построившись в каре по приказу полковника Пуйяда, отдаем погибшему последние почести минутой молчания.

Наша новая база удалена на запад на 400 км…

Сверху было видно, как вдруг оборвалась монотонная и бескрайняя, так, что не охватишь глазом, русская равнина, по которой мы прошли с Волги. Мы даже не в силах сдержать рукоплескания, увидев собор из красного кирпича, окруженный живописной лужайкой».

«16 июля. Изнурительная жара.

Мы расположились на большой ферме, крытой черепицей. Это часть огромной частной усадьбы. Посреди фермы — выложенный камнем колодец, с водокачкой, «как во Франции»… Окрестности холмистые, перелески и поля; горизонт ограничен 500 метрами. Живут здесь поляки, среди них много молодых людей. Мы им очень симпатичны. А от них то и дело слышим вопрос: «Будут ли у нас колхозы?»

Мы снова вступаем в контакт с миром индивидуализма…»

Россия умывалась водой льющейся, зорко подметил один историк, потому здесь в ходу рукомойники и кружки для слива воды; Запад умывался водой стоячей и придумал поэтому таз… Впрочем, все это детали и элементы быта, входящие чуть ли не в ландшафт и уж во всяком случае — в уклад жизни. Но, перебираясь с Березины на Неман, летчики уловили не столько смену ландшафта, быта, уклада, сколько смену атмосферы, духа.

Гибель ли де Сейна на самой кромке русской земли так их поразила? Но ведь летчики все были привычны смотреть смерти в лицо и встречать ее, как подобает воинам: даже самый глубокий траур никогда не размягчал их воли. Дело скорее в том, к а к погиб де Сейн.

Де Сейн погиб, как за две недели до него погиб де Фалетан.

Запись в журнале:

«Де Фалетан на Як-7 отправляется вместе со своим механиком на место, где он оставил неисправный самолет, взлетает и берет обратный курс. Но он не возвращается».

Из донесений наземных частей стало ясно, какая трагедия разыгралась в воздухе. Самолет явно подыскивал площадку, чтобы сесть; но в районе передовой земля всегда изрыта и перепахана. А самолет уже заваливался, падал… Почему же летчик не выпрыгнул с парашютом? Бруно де Фалетан до конца боролся за жизнь механика Сергея Астахова и свою жизнь. Но спасти он мог бы только одну — свою…

Эта трагедия разыгралась, когда никого из товарищей не было в небе. Следующая, повторившись точь-в-точь, произошла вся у них на глазах, с той, однако, разницей, что де Сейну приказал прыгать сначала его командир майор Дельфино. Но когда выяснилось, что на борту самолета русский механик, и притом без парашюта, решение перешло к русским — майор Дельфино передает микрофон старшему инженеру дивизии капитану Сергею Агавельяну. После двух неудачных попыток самолет рванул вверх метров на восемьсот.

Лишь потом до Агавельяна дойдет, вынырнув из тайника памяти, смысл коротких реплик, которыми обменялись сгрудившиеся вокруг него французские летчики; кто-то из них сказал: