Игорь Скорин - Ребята из УГРО

— Та, что на Жигулевских горах была, в тысяча девятьсот двадцать девятом? — припомнил Фомин.

— Вот-вот! Там я с Жорой последний раз виделся. Время уже трудное для нас было, а Жора франтом прикатил: в визитке, в белой манишке, в туфлях лаковых и на каждом пальце кольцо. А камни в кольцах такие, что за любой пару рысаков можно купить. А тут в сапогах, смазанных дегтем. Позор, да и только. Подождал я в сторонке, пока он подмел да прибрался, и за ним следом. Присмотрел, в какую подворотню завернул. Немного погодя подхожу к его апартаментам. На двери надпись: «Дворницкая». Постучал, зашел. Комнатенка маленькая, а обстановка!.. Железная кровать да колченогий стол. На стене шкафчик с алюминиевыми мисками и толстого стекла стаканами. Говорю: «Привет Жоре-банкиру», а он в ответ: «Ошиблись, гражданин Международный, нет уже Жоры-банкира, а есть теперь Жора — советский дворник». Вот так гибнут лучшие люди. Помню, гостил я однажды у «банкира» перед самой мировой войной. У него в Питере, на Мойке, свой домишко о двух этажах был. Со швейцаром, с горничной, поваром — все как у порядочных людей. Он, помню, тогда своей коллекцией севрского фарфора хвастался… А тут ставит на стол миску с селедкой, стаканы и, представляете, бутылку водки. Повертел было ее в руках, да, видно, совесть замучила, убрал, а из-под кровати начатую бутылку коньяку достал. Разговорились. Рассказал Жора, как из Питера едва ноги унес, дружков-товарищей уголовка всех замела и многих к стенке. Ну и ему конец бы был, да вот все бросил и в столице пристроился. Спрашиваю, нет ли дельца доброго на примете. «Почему нет? Есть», — отвечает. Только сам он на дела не ходит и другим не советует. Разве нужда заставит. Пока живет на то, что раньше скопил и с собой прихватить удалось. Со старыми знакомыми не встречается, никуда не ходит, чтобы тем, кто остался, на глаза не попадаться. Сейчас мы все друг друга опасаемся: продадут, если выгода окажется.

Михаил Николаевич налил в свой стакан уже остывший чай, посмотрел стакан на свет, отпил.

— Тебе налить, Григорий Павлович?

— Благодарствую. Хотя плесните немного.

— Все-таки сказал бы мне, Григорий Павлович, зачем в Иркутск пожаловал, да еще с целым арсеналом.

— Проездом, Михаил Николаевич, проездом. Почти два года в вашем городе не был, знакомая у меня тут жила, хотел навестить. Женщина она немолодая, но еще ничего, сами понимаете, не могу же я ее назвать… Побеспокоите хорошего человека, а мне конфуз.

— Ну а пистолеты — ей, что ли, в подарок?

— Нет, Михаил Николаевич, — с усмешкой отвечал Международный, — держал для самообороны. Слышал я, бандитизм вы тут развели, вечером на улице и не пройдешь: грабят прохожих. А на мне шуба приличная. Если бы моя власть, я бы всех грабителей и хулиганов на фонарях вешал. Посудите сами, другой дурак напьется — и в драку, людям настроение портит, кого-то покалечит, а потом его в тюрьму — и срок обеспечен. Ну, я понимаю, украл двадцать — тридцать тысяч. Если и попался, то не обидно. Не нашли — полгода жил бы припеваючи. А у хулигана какая корысть? Или вот о тех, кто на улицах прохожих останавливает. У другого в кошельке, может быть, всего двугривенный, а он его обирает и за эти двадцать копеек срок имеет. Раньше хулиганов и таких крохоборов мы в тюрьме и на нары-то не пускали. На полу, возле параши, их место было.

— Хулиганы и грабители — это, конечно, плохо, — в тон Никитскому отвечал Фомин. — Ловим мы их, стараемся, батюшка Григорий Павлович. А к кому вы-то приехали, сказать все-таки придется.

— Думаю, Михаил Николаевич, не стоит. Пусть человек себе живет спокойно. Сколько нам, старикам, и жить-то осталось? Вот вы, наверное, хотите узнать, где я пистолетиками и инструментом разжился? Это, пожалуй, скажу. Это, как я понимаю, вам надо знать. Ехал я в поезде Москва — Владивосток, ну, конечно, в мягком вагоне, а со мной в купе один молодой человек оказался. Он в ресторан, а я заглянул в его саквояж и вижу, что это добро мне самому пригодится. На первой станции, кажется в Тайшете, вышел я с чемоданчиком, а затем на следующий поезд — и дальше проследовал.

Фомин расхохотался.

— Везет вам, Григорий Павлович: один доброжелатель дело в Иркутске готовит, другой инструмент с оружием подсунул.

— Зря вы смеетесь. Эту историю я вам специально для протокола придумал. Должны же вы задать мне такой вопрос? Должны. Ну и запишите мой ответ, я еще вам и приметы обрисую хозяина саквояжа. Чего другого, уж не обессудьте, не скажу. Ищите, не буду у вас хлеб отнимать. Что касается меня самого, то тут вам легче. За любой неотбытый срок мне гражданин судья за побег еще парочку годочков накинет, и отправлюсь в лагерь. Но сами посудите, какой мне резон сидеть? Чтобы все сроки отбыть, нужно еще две жизни прожить. Вот потеплеет, зазеленеет тайга, и уйду. У меня просто страсть бродить по тайге, жаль, что староват стал.

В пять часов Фомин отправил Международного в камеру.

— Пойдем, Саша, по домам. Отдохнем немного, вечером снова… Ну как тебе этот гусь?

Саша только развел руками, а Фомин, собираясь на перерыв, пообещал:

— Вечером напишем письмо в Москву, в МУР. Пусть они среди дворников поищут этого «банкира». Тоже, наверное, сложа руки не сидит. Самое страшное у этих рецидивистов их философия, уверенность в правоте своей, что ли. Да и в обаянии определенном им не откажешь, могут при желании расположить к себе, особенно молодежь. Мало того, что рецидивисты разлагают людей, но они еще и распространяют профессиональные навыки. Страшные они, Саша, люди. Кстати, приехал к нам этот самый Международный по вызову. Кто-то послал ему телеграмму с приглашением. Хотел я с ним в одной гостинице пожить и найти его приятелей. Но вот, видишь, не удалось. А приехал он, думаю, за стоящим делом. Отмычки видел? Имей в виду этот самый Григорий Павлович ими любой сейф откроет. Только где этот сейф и кто его отыскал, мы с тобой не знаем. Но наверняка дело крупное, не зря с оружием решили идти. Учти, этого самого Никитского два года назад мы здесь, в Иркутске, схватили. Суд его за побег осудил, а зачем он приехал, к кому, так и не дознались. Сейчас ему Иркутск стороной надо объезжать, а он снова здесь. Да с оружием. Думаю, и первый раз он не пустой приезжал. Но тогда я у него ничего не нашел и не дознался, что его к нам притянуло. Говорили мне, что в прошлый раз был у него чемодан, коричневый, кожаный, но, куда он его дел, не узнали. Ладно, пошли, а то уже половина шестого.

В тот же вечер, отправив письмо в Московский уголовный розыск, Фомин вызвал Никитского. Привели его заспанного, и он, потирая руки, прохаживаясь по кабинету, сразу начал балагурить.

— Хорошо, что вызвали, а то я, как от вас вернулся, закусил и на боковую. Еще бы часок поспал, а потом всю ночь бессонницей мучился. — Международный взглянул на Сашу, потом на Фомина. — Может, чайком напоите? Сейчас бы горяченького, да покрепче, а к нему рюмочку коньяку. — Никитский опустился на стул, прикрыл глаза и мечтательно продолжал: — Есть такой божественный напиток «Мартель». Две-три крохотных рюмки — и усталости, тоски как не бывало. Вы вкушали, Михаил Николаевич, когда-нибудь «Мартель»?