Игорь Скорин - Ребята из УГРО

Осторожно ступая и осматриваясь по сторонам, Дорохов заметил копалух — глухарок, чинно рассевшихся на нижних ветках лиственниц. Они безразлично посматривали на горланивших женихов, делая вид, что все это их не касается.

Саша сдвинул у ружья предохранитель и, положив стволы на левое предплечье, медленно стал спускаться по косогору. Когда до токующих на земле птиц оставалось шагов тридцать, у Саши из-под ног вырвался камень и с треском и шумом покатился вниз. Глухари, словно от страшной опасности, взмыли вверх. Очень сухо один за другим треснули выстрелы, и два глухаря снова вернулись на землю. Саша присел, меняя в ружье патроны, а Хлынов остался стоять, прижавшись к дереву. Прошло совсем немного времени, и чуть дальше, возле каменной россыпи, затоковал глухарь. Ему ответил второй, затем сразу несколько, и ток возобновился, словно ничего не случилось. Те, что остались живыми, самозабвенно пели о любви. Сашу особенно поразили глухарки. Их вовсе и не расстроила гибель двух женихов, они нехотя перелетели на соседние деревья. Спускаясь к лошадям, Дорохов сбил случайно налетевшего тетерева. Косач, видно, проспал зорю и торопился на любовный турнир, но наткнулся на пущенный Сашей сноп дроби.

Возле лошадей, пока участковый крепил к седлам в торока дичь, Саша уселся на поваленную бурей лесину и почувствовал какую-то безотчетную тоску. Он не мог понять, что с ним происходило. В душе шевелилось неопределенное, необъяснимое беспокойство. Может быть, потому, что окружающая тайга была чиста и первозданна. И Саше захотелось остаться здесь, чтобы не возвращаться в тот мир, где за последние два года встретил столько всякой нечисти. И впервые он разговорился в общем-то со случайным человеком.

— Знаете, Тимофей Спиридонович, как только гольцы на рассвете заиграли, так здорово стало вокруг, у меня аж дух захватило. Вот сижу и думаю, остаться бы здесь насовсем. Зря, наверное, пошел в уголовный розыск. Окончил бы институт, приехал бы к вам или еще куда в колхоз агрономом, и все восходы и рассветы были бы мои. Жил бы просто, среди хороших людей. Охотился бы, рыбачил. А сейчас, — Саша вздохнул, — разные крученые, смоленые, да юшки. Это разве люди? Со мной парень один учился, вместе нас комсомол послал в милицию. Его отец тогда плакал. Он тоже агроном и хотел все свои труды сыну оставить, чтобы тот дальше продолжал. Начальство решило этого парня отчислить, но он сам уперся: «Буду работать в уголовном розыске, и все». А через два месяца его убили. А потом один дурак по глупости и со страху еще одного нашего комсомольца ранил… Нет, пули или там ножа я не боюсь. Боюсь к людям отношение изменить. Раньше я как жил? Учеба, комсомольские дела, бокс, охота, и кругом хорошие люди. Конечно, знал по слухам, что есть воры, бывают убийства всякие. Но это только по слухам. А тут, в уголовном розыске, сразу все перевернулось. С виду порядочная женщина оказалась заядлой воровкой и поначалу обвела меня вокруг пальца. Потом познакомился с рецидивистом, что еще при царе воровать начал. Он все о честности воровской нам болтал, а как ему туго пришлось, так свою помощницу, а может, и любовницей она его была, не моргнув глазом, на тот свет отправил, чтобы она чего лишнего про него не сболтнула. Пришлось столкнуться с такой человеческой подлостью, о которой и не подозревал. Иногда просто страшно — вдруг я смогу примириться с этим, — очерствею, что ли?

Участковый внимательно слушал, рассматривая что-то под ногами, несколько раз взглянул на Дорохова, а потом снова опускал глаза, чтобы не спугнуть его.

— Знаешь, Саша… — Участковый впервые Дорохова назвал по имени. — Трудно, наверное, всем у нас в милиции… Но ты тут не лишний, работа у тебя ладится. Мне ребята рассказывали, как у вас да что. С Федором Дыбовым вместе в армии действительную служил. Со Степаном Простатиным, почитай, родичи. Его жена наша, хараузская. Уважают они тебя. А те — чалдоны, зря хвалить никого не будут. Конечно, трудно тебе после спокойной учебы да без родни. Но смотри сам, зачем тебя Сидоркин сюда вытащил? На гусей ему одному с Прокофием сподручней. Мои дела он за час, за два сам всегда разбирал. Видать, хотел тебе уважение сделать, значит, ценит тебя. А запачкаться? Знаешь, как говорится, свинья грязи найдет. Так то же свинья! А если ты человек, то человеком и останешься, а в агрономы тебе уже теперь путь заказан. Я бы тоже на трактор сел. Жил бы спокойно и в два раза больше зарабатывал бы. Ну, а людей защищать от воров да от бандитов кто будет?

Возвратились они в Харауз в полдень. Прокофий Алексеевич осмотрел Сашину добычу, подул под перо, прикинул на руке и остался доволен.

— В этом году птица ладно перезимовала. Хватило кормов, вот и жирок под кожей есть. Айда-те чаевать, а то начальник дальше засобирался.

Александр еле уговорил Хлынова взять одного глухаря. За столом он попросил Сидоркина:

— Разрешите, мне, Леонтий Павлович, еще на денек в Хараузе остаться.

— Решил поохотничать?

— Нет. Помогу Тимофею Спиридоновичу со Слепневым разобраться.

— Давно пора, — вмешался хозяин дома. — Пакостный мужичонка. Таких, на мой взгляд, надо из тайги в город выселять. Там не шибко разгуляешься.

— Оставайся, — решил начальник милиции.

— Тогда еще просьба. Мои трофеи захватите, да и ружье тоже. Пусть шофер половину себе возьмет, а остальное завезет Дормидонтовне.

После майских праздников хараузский участковый доставил в город Слепнева. Привез не один, а в сопровождении двух парней — хараузских комсомольцев. Они втроем привели Юшку в уголовный розыск, и Дорохов, едва взглянув на них, не смог удержаться от смеха — настолько комично выглядела вся группа. Два здоровенных парня, увешанные оружием, а между ними маленький, невзрачный Слепнев. У Юшки фонарь под глазом, а у добрых молодцов носы и губы распухли. Сразу было видно, что в горячей схватке ребятам досталось куда больше.

— Ты что смеешься, начальник? Развяжи руки, я тебя похлеще отуродую. А вам, корешочки, это даром не пройдет. Встретимся, рассчитаюсь с каждым. За мной такие должочки не пропадали. И ты, Хлынов, запомни.

Дорохов велел увести задержанного.

— Молодцы, ребята, — похвалил он парней. — Ну, говорите, как удалось?

— Поболе двух недель мы с Мефодием на заимке жили, — рассказывал старший. — Юшка к нам попривык и, видать, опасаться перестал. Как панты у зверей доспели, стал он по ночам в тайгу шастать. Вчерась мы его высмотрели. Он в кулаки, а мы-то драться опасаемся. Вот оплеух и нахватали, пока скрутили. Винтовку он со всем припасом в дупле прятал, а дробовики на заимке под колодой.