Григорий Карев - Твой сын, Одесса

— О Воронцовском дворце чтоб разговора больше не было. Там же Дворец пионеров был до войны, или у вас память отшибло? — урезонивал ребят Яша Гордиенко. — В нем же Пушкин, может, самые лучшие стихи написал! А вы — взорвать!.. Да Алексяну со всем своим кодлом, со всем своим родом-племенем не стоит того, чтобы из-за него такую красоту губить!

— А на Маразлиевской?

— То ж другое дело! Таких домов, как на Маразлиевской, мы, дай только нашим вернуться, настроим — о-го-го. А дворец… За тот дворец наши же с нас и спросят, почему не уберегли…

А чаще всего Яша отвечал своим дружкам коротко:

— Мы — разведчики, и за всякие глупости бросьте думать. Если каждый будет самовольничать, конспирации крышка, некому будет выполнять задания катакомбистов.

Но один проект, предложенный толстым, как луна, и белым, как пеньковая кудель, Зиновием Тормазаном, Яше пришелся по душе.

— Доброго здоровьичка, Хива, — обратился как-то на улице Зиновий к Яше. — Я имею до тебя сказать пару слов.

— Привэт, Зинь! — ответил Яша, подражая говору Тормазана. — И за что ты мне имеешь сказать?

— За себя. Ты знаешь за шьо я смотрю одним глазом на белый свет?

— Знаю, Зинь. Второй глаз ты выбил себе фуркалкой, когда еще не ходил в школу.

— И знаешь, за шьо Зиня Тормазана не приняли в комсомол?

— Дед Зиня Тормазана имел заезжий двор и чайную при нэпе.

— Хива! — воскликнул Зинь. — Ты знаешь за меня все, шьо можно за меня знать. Только я и сам не знаю, по какой такой анкете меня в армию не взяли: кажись за то, шьо косой, а, кажись, за то, шьо имею такого предка. Так вот, клади себе в уши мои слова: за то же самое меня вместе с дедом румыны-завоеватели поставили кочегаром в дом офицерского собрания, который при Советской власти был домом Красной Армии. Каждый человек, Хива, имеет свой интерес до жизни. У деда-нэпмана и его косого внука есть свой интерес. Об этом не будем говорить. Пусть то горит огнем. Но если Хива достанет добрую пару шашек тола чи динамита, то Зинь Тормазан и его предок подсунут те шашки вместе с углем в топку котельной. И с офицерского собрания будем иметь шикарный новогодний фейерверк. Вы устроили иллюминацию на Маразлиевской в праздник годовщины Октября, я имею интерес устроить иллюминацию на Новый год. Кому этого мало, пусть тот, между прочим, горит огнем…

Яша не стал уточнять с Зинем, кто взорвал комендатуру на Маразлиевской, не стал и говорить ему о своих связях с подпольем: пусть Зинь думает то, что ему думается, выдать Яшу он не выдаст, а знать много ему не надо. Но предложение Зиня имело смысл. Тем более, что Яша хорошо знал Зиновия: скажет — сделает. И Яша сказал:

— Зачем нам, Зинь, гореть огнем? Пусть огнем горят фашисты. Добрую пару шашек я тебе достану.

Достану. Хорошо сказать! Как будто взрывчатка валялась на Дерибасовской или на Соборной площади. Яша и сам не знал, где добывают ее катакомбисты. Об этом, может быть, знал командир городского подотряда Петр Бойко. Он же — владелец слесарной мастерской. Он же — Старик.

Яша пошел к Старику.

Старик сперва сказал: «Подумаю». И думал очень долго. Целую неделю. А Новый год приближался. А Зинь уже все продумал и каждый раз при встрече с Яшей говорил, что видеть, как высшая сволочь фашистской армии безнаказанно забавляется в офицерском собрании, он не имеет сил. «Они ж там союз ветеранов деникинской армии организовали и общество памяти царя Николая. Это же свинство не убить их за это!» И еще говорил, что даже иудейский царь Давид в те древние времена, чтобы побить филистимлянина Голиафа, имел, между прочим, в руках ослиную челюсть. Ослиной челюстью фашистов, гори они огнем, не побьешь, нужны, по меньшей мере, шашки тола.

Яша снова пошел к Старику.

— Какие шашки? — удивился Старик. — Я тебя не понял, Яков.

— Вы меня не поняли, Петр Иванович, или притворяетесь, что не поняли? — закипая, спросил Яша. И сразу вспомнил: «Даже мачта сломалась бы, если б не гнулась…» Набравшись терпения, он снова пересказал весь Тормазанов замысел.

Бойко досадливо сдвинул плечами:

— И чего тебе, Яков, не сидится? Дело свое ты делаешь, я тобой доволен, Бадаев — тоже… Чего тебе еще надо? Наше дело — не высовываться, не подавать вида, что существуем. Помни: умная голова в гору не лезет. Ну хорошо, если удачно все будет… а если засыплетесь? Или ты думаешь, что сигуранца это что-то такое вроде дома отдыха — подержат и выпустят? Там бьют, Яков. И очень больно бьют. Мучают так, что тебе и в страшном сне не приснится.

— Петр Иванович, вы же обещали подумать…

— Да что ты пристал, Яков? Наше дело — разведка, а не…

С тем и ушел Яша от Старика.

Может, и в самом деле взрыв — не дело разведчиков… Только как же так: на фронте, небось, чтобы уничтожить десяток-другой вражеских офицеров, сколько наших людей жизнью рискует, на смерть идет. А тут… Зинь-то к разведчикам отношения не имеет. Но почему бы ему не помочь? Надо доложить Бадаеву и про Людвигов склад горючего, и про Зинев план. Уж Бадаев-то, наверняка, примет правильное решение. Для этого и отправился Яша срочно в катакомбы.

Бадаев ответил не сразу. Долго расспрашивал о Тормазанах, о том, как предполагает Зинь незаметно для охраны пронести взрывчатку в котельную, где спрячет ее, сумеет ли сам спастись от взрыва.

— Ты веришь ему, Яшко? — спросил, наконец, Бадаев в упор.

— Как самому себе.

— Почему же в свою десятку не взял?

— Вот взорвет офицеров, тогда и разговор будет… Надо, чтобы другие ему тоже поверили.

Бадаев задумался.

Нет, наверное, не придется взрывать офицерское собрание, — размышлял Яша, глядя на командира. — Уж больно дотошно расспрашивает обо всем Владимир Александрович… Значит, прав Старик. Ох, и трудная штука это подполье — как по тонкому льду ходишь, того и гляди, неосторожный шаг сделаешь и… бултых в воду!

— Ну что же, удачи твоему Зиню, — неожиданно сказал Бадаев. — Пойдешь на Льва Толстого, найдешь комиссионный магазин господина Сливы, спросишь Богдана Некрасовича. Там дадут тебе взрывчатки сколько надо. А заодно…

Бадаев проинструктировал Яшу, что передать хозяину магазина и какие сведения у него взять, назвал пароли. А когда Яша уже собрался уходить, лукаво прищурился:

— А почему же ты Тормазанов план не доложил Петру Ивановичу? Неудобно командира обходить.

Яша замялся.

— Я докладывал…

— Ну и что же?

Гордиенко передал свой разговор с Бойко. Рассказал и о случае с Вольфманом.

Бадаев снова задумался. Посидел с закрытыми глазами, словно припоминал что-то, будто хотел представить себе спорящих — вспыльчивого, горячего, как необъезженный конь, Яшу и рассудительного, осторожного, спокойного Бойко. Оба — не ангелы! Но Бойко уж больно нерешителен в последнее время. Надо бы повидаться с ним или парторга Зелинского послать, выяснить, может, ободрить человека, а может, и хвоста накрутить.