Николай Инодин - Уходимец

Выглаженный каменными обломками до мебельной чистоты, Ромин лук больше напоминал дубину, особенно весом, но тяжёлую стрелу метал сильно и достаточно далеко. Лак варить Роман не умел, поэтому для защиты от влаги натёр его воском, хоть и не был уверен в том, что это поможет. Провалив первую баранью охоту, Роман потом долго приучал к себя оружию, доводя свои действия до полного автоматизма. Потом начал бить тупыми стрелами по многочисленным белкам, пытаясь поймать момент, когда подвижный зверёк на мгновение замирал — попасть в скачущую белку Шишагов даже не надеялся. Подстрелив нескольких, начал устраивать засады на зайцев. По вечерам часами стоял, практически не двигаясь, у заячьей тропы, ожидая появления ушастой мишени. Загонял себя в транс, сливаясь сознанием с окрестностями, и начал ощущать приближение добычи задолго до того, как мог разглядеть её глазами. Услышав скрип тетивы, заяц замирал, развернув на Романа свои уши, и не успевал прыгнуть, когда стрела срывалась с лука. Вырезанный из бараньего ребра наконечник пробивал зверьку грудину, и в предгорьях раздавался громкий плач раненого зайца.

«Идут. Снова вожак рогами за скалы задевает. И стадо с ним. Через пару минут будут здесь». То же место, что и в первый раз. И три лучших стрелы торчат из земли в ожидании, когда придёт их время рвануться к цели. Светлая поверхность скалы готова выделить из сумрака бараньи силуэты. Вот звуки шагов слышны уже совсем рядом, стало слышно дыхание идущих животных…. Шишагов наложил стрелу на тетиву, приготовился. Идущий первым вожак сделал шаг, другой, Роман вскинул лук … «Рано», почувствовал Роман, «ещё чуть обождать, вот, теперь в сердце войдёт». (На самом деле слов в мыслях не было, но описать как-то надо, да?) Коротко прогудело оперение, удар, всхрап и звуки агонии со стороны упавшего животного. Топот копыт уносящегося прочь стада. Рывок к лежащей туше, и двойное удовлетворение — звериная радость от богатой добычи, сладким запахом свежей крови вливающаяся в ноздри, и человеческая гордость от решения сложной проблемы. «Я смог, у меня — получилось». Пальцы снимают тетиву с лука, убирают оружие в кобуру (не помнил Шишагов, как называется чехол для лука), собирают стрелы. Посох привычно укладывается в лямки висящего за спиной короба, и уже поверх посоха и короба забрасывается баранья туша. Тяжелый шаг гружёного человека, остановка в ближайшей к солонцу расселине, и вкус крови во рту, тёплой, дающей силу, текущей из вскрытой шейной артерии. На солонце кровь из туши выпускать Роман не стал, ни к чему лишний раз дичь пугать. А то, что из раны натекло, за сутки бесконечный дождь смоет.

Полезная всё-таки штука — тонкий еловый корешок. Тянется почти по поверхности земли, длинный, тонкий, гибкий и прочный. И добывать легко, и возни с нарытыми корешками немного. Замочить на пару часов, ободрать кору — всего лишь найти скалу с острым ребром и, прижимая корешок ладонью, протянуть его несколько раз. Кожица на нем нежная и легко снимается. Потом, из экономии, расщепить каждый корешок вдоль на две половинки, и пользоваться, как шпагатом. Шпагат, даже пеньковый, пожалуй, кое в чём похуже будет — гниёт быстрее. Таким вот еловым шпагатом и подвязывал Рома под «стропилами» своего логова просолившиеся куски баранины.

Из-за отсутствия ножа бараньи туши Роман не столько разделывал, сколько разрывал, только сухожилия перепиливал острыми каменными обломками. Но для заготовки это было даже лучше — каждая мышца в рассол закладывалась целиком, с ненарушенной плёнкой, покрывающей поверхность. Через три дня вынимал из рассола и привязывал к жердям у входа в берлогу. Благо, мухи и прочая летающая нечисть уже давно забились в разные щели и заснули до весеннего тепла. За корешками пришлось ходить почти на границу альпийских лугов, ёлки внизу почему-то не росли. Но и запас Роман сделал изрядный.

Те куски мяса, которые при разделке были надрезаны или надорваны, Шишагов складывал в отдельную ёмкость, и из рассола больше не вынимал — решил посмотреть, как долго солонина проживёт, если соли не жалеть. Мяса вообще получилось много, дикие бараны были крупнее домашних овец, но Роману нужны были шкуры, и приходилось убивать больше, чем необходимо было для пропитания.

Со шкурами возни было не в пример больше. Пока её выскоблишь от остатков жира, семь потов сойдёт, это не сурковая маломерка, площадь уже в квадратных метрах считать можно. Нудная работа, кропотливая, и из инструментов только обколотый каменный скребок, не пушинка, однако. К концу обработки пудовым кажется. А оставишь где жирок, потом в этом месте кожа гнить начнёт, или шерсть вылезет. Вот и возишь камешек острым краем по внутренней поверхности, отдыхая, когда шкуру на бревне передвигаешь. Срезается жир, плёночки всякие соскабливаются, кромку забивают — сотрёшь, и снова скоблишь, скребёшь, сдираешь. Предполагают, что у предков это было женской работой. Вот времена были! Вот женщины-то! А тут всё сам, всё сам…. И, как негр на хлопковом поле, начинаешь мычать себе под нос что-нибудь ритмичное:

— Я постель свою укрою тёплой шкурой необъятной, на постели я увижу удивительные сны. С этим важным улучшеньем станет жизнь моя приятной, и в повышенном комфорте дотяну я до весны!

А сам бедрами будущее одеяло к бревну прижал, и руками камень назад — вперёд, назад — вперёд.

Потом мелкого сухого песочка пригоршню высыпать, и плашкой деревянной, назад — вперёд, назад — вперёд. Для разнообразия. Увлекательное это занятие, мездрить. Работы хватает и после очистки, надо из бараньего черепа мозги достать, растереть с печенью в кашицу в деревянном корытце (как эти корытца долбились — выжигались, это отдельная повесть). Потом ручками смесь на мездру нанести, старательно, ровным слоем, не пропустив ни клочка. На этом первая часть работы почти закончена, осталось сложить шкуру мездрой внутрь и до завтра оставить в теньке отлеживаться. Укрыв, естественно, от любителей грызть такую вкуснятину. Шишагов для этого схрон выкопал и камнями выложил, плитки таскал из того же места, что и для печки. И накрыть тщательно, теми же плитками. Можно было, конечно, сырьё и в несвежей моче заквасить, по-сибирски, но накрываться чем-то, пропитанным мочой, Роме претило. Лучше уж лишний час на возню с ливером потратить.

Уложив шкуру в схрон, можно отдохнуть по методу Карла Маркса, например, заняться промыванием тонкого кишечника добычи. Потом кишки в рассоле замочить, но с этим добром церемониться ни к чему, их и в каменной выемке засолить можно, не для еды заготавливаются. Из вяленых кишок Роман попробует верёвки скручивать, стерильность соблюдать ни к чему.

И вся эта возня с бараньей тушей — в лыковой рогожке на голое тело. Хоть на дворе и не май — месяц, а лишней одежды у Романа не имеется, да и та, что есть, на ладан дышит. Нужно беречь. Пока всё переделаешь, уже темно, мыться в ручье приходится уже ночью. Оденешься, перекусишь на скорую руку у костерка, и спать. Завтра снова растягивать шкуру на бревне, ждать, когда подсохнет нанесённая на мездру паста, и снова скоблить. Потом мять её, долго и старательно, затем вешать в холодный дым — подкопченная, она меньше будет бояться влаги, и приятнее пахнуть. Но всё это завтра, а сейчас — отдых.