Лев Линьков - Свидетель с заставы № 3

Матиссен отскочил в сторону. Клим выстрелил ещё два раза и опять промахнулся.

— Назад, к чуму! — повторил Клим, мельком оглянувшись на шалаш, из которого выполз Сорокин.

— Камнем его, камнем! — злобно крикнул Сорокин Матиссену, спрятавшемуся за выступом скалы.

— Слушай, ты... ты плохой снайпер... — заговорил вдруг Матиссен по-русски. — У твоего барабан остался два патрон. Если ты есть мужчина, оставляй одну пуля для своё сердце.

— Только шагни — и она будет в твоей башке!.. — ответил Клим.

Спеша на выстрелы, Потапов успел передумать всё самое худшее. Пока он добрался до «Пятачка-ветродуя» и откопал из-под снега оглушённого Закира, прошло не менее часа.

Вот и площадка. Первым Потапов увидел Клима. Тот лежал у костра, сжимая наган. У входа в чум громко стонал раненный в ногу Матиссен.

— Всё в порядке, товарищ сержант! — прошептал Клим и, превозмогая боль, улыбнулся.

— Зима у нас длинная — девять месяцев в году, — сказал садовод-опытник Парфёнов. — Бывает и так: на дворе — июнь, а копнёшь под мхом — еще лёд. Кругом заболоченные сопки да камни. Летом прохладно, часто дожди идут. Мы ведь живём почти на одной широте с полюсом холода!

Подполковник огляделся вокруг:

— И поверить невозможно!

— Хотите верьте, хотите нет, — улыбнулся Парфёнов.

Они стояли в большом саду. Невысокие яблони были в цвету, и нежное благоухание наполняло прозрачный предвечерний воздух...

— И они дадут плоды? — недоверчиво спросил подполковник.

— Плодоносят седьмой год: мы разбили этот сад незадолго перед войной.

— И крупные яблоки?

— Граммов по триста-четыреста.

— Каждое? — изумился подполковник. — Что же это за сорт? Откуда он к вам переселился?

— Это, собственно, не один сорт, вернее, теперь-то один, но создан он из двух сортов. У него очень любопытная история. Вам известны работы Мичурина по скрещиванию и последующему воспитанию растений? Суровая природа не пускала на север садовые культуры, перед тундрой отступала даже карликовая, лопарская берёза. Вы, наверное, видели её по дороге к нам.

— Такая корявая, метра в три?

— Она самая, — подтвердил Парфёнов. Садовод и подполковник вышли из сада.

Перед их глазами до самого горизонта высились сопки. В долине раскинулся город, на окраине которого дымили заводские трубы.

— Этот город возник всего на год раньше нашего сада, — сказал Парфёнов. — А там,— указал он влево, где что-то переливалось на солнце, — там овощной совхоз, большое парниковое хозяйство. Это парниковые рамы блестят.

За обедом Парфёнов рассказал подполковнику историю сада, где он работает почти десять лет.

— Теперь ваша очередь что-нибудь рассказать, — шутливо потребовал он. — Вы, наверное, на многих границах служили, во многих боях и схватках участвовали. Шпионов ловили, контрабандистов.

— Приходилось,— односложно ответил подполковник.— Но особенно интересного, такого, о чём пишут в приключенческих романах, со мной не случалось. Впрочем, одна история была, пожалуй, любопытная. Это случилось лет семнадцать назад. Я служил тогда в горах Тянь-Шаня, на границе с Синь-Цзянем.

— Там, кажется, было много басмачей? — поинтересовался Парфёнов.

— Были и басмачи... — Подполковник задумался. — Да что басмачи! Я лучше о другом расскажу.

— В Н-ске вас ждет самолёт, — сказал начальник заставы. — Вы должны поспеть туда послезавтра к утру. Обязательно к утру. Самолётов не будет до весны. Теперь всё зависит от вас!..

Начальник сказал ещё, что если испортится погода, Бочкарёв и Юдин не должны сразу возвращаться на заставу, непогоду следует переждать в комендатуре.

Он пожал им на прощанье руки. Николай Бочкарёв и Иван Юдин вскочили на коней и поскакали по каменистой тропе, сырой от осеннего тумана. Несмотря на ранний час, все оставшиеся на заставе пограничники вышли провожать товарищей и смотрели вслед всадникам до тех пор, пока они не скрылись за утёсом.

В ленинской комнате только и было разговоров, что о Бочкарёве и Юдине. Им предстоит преодолеть Северный хребет (средняя высота его равна высочайшей вершине Альп Монблану!), спуститься в Чёрное ущелье и добраться по нему до выхода в долину. Редкий горец отважился бы проделать этот путь осенью, в пору, когда начинались дожди и вот-вот могли обрушиться снегопады. Совсем недавно в Чёрном ущелье сшибло обвалом трёх контрабандистов, тайком пробиравшихся из Синь-Цзяня. Больше километра падали они вниз, увлекаемые лавиной камней, прежде чем их изуродованные тела достигли отлогого ската, где и были найдены пограничным нарядом.

Отъехав от заставы километров четырнадцать, Бочкарёв и Юдин вынуждены были спешиться и вести коней на поводу: путь оказался загромождённым обломками камней — результат нового обвала.

С каждым шагом горы становились всё круче и всё теснее сжимали долину. Что-то грозное было в этих каменных громадах, вздымавших острые снеговые вершины к сумрачному осеннему небу.

Николай двигался первым. Иван — следом за ним, прихрамывая на правую ногу: поскользнувшись, он зашиб её о камень.

Пограничники молчали, и только цоканье подков нарушало суровую тишину гор.

Иван посмотрел на лошадь Бочкарёва, к седлу которой был прикреплён длинный свёрток, тщательно завязанный в плотную мешковину.

Подумать только, что именно им, Бочкарёву и Юдину, выпала честь доставить свёрток в Н-ск!.. Мысль эта заглушила чувство усталости, показалось даже, что и нога ноет не так сильно.

Высоко на скале сидел снежный гриф. Он медленно поворачивал вслед за пограничниками лысую, приплюснутую голову, будто раздумывая, куда и зачем идут эти люди; из-за камней вдруг выскочил горный баран и спугнул безобразную птицу. Гриф взмахнул крыльями и стал парить над ущельем.

— Чем он питается? — спросил Иван. — Неужели, в самом деле, падалью?

— Гриф? — переспросил Николай.— Падалью.

Вот, наконец, они преодолели полосу каменной россыпи, и Бочкарёв скомандовал:

— По коням!..

Но недолго ехали они верхом. Минут через сорок им пришлось опять спешиться: перебирались через нижнее течение ледника Катыльчек, сплошь покрытого толстым слоем морен. И странно было видеть рядом с ледником стройную, будто подстриженную садовником, серебристую тяньшанскую ель и корявую, низкую яблоньку.

Целый день Бочкарёв и Юдин поднимались на хребет по крутым тропам. С трудом миновали снежный завал, из-под которого, пенясь и шумя, вырывался мутный ручей. На бурых склонах не было уже ни елей, ни диких яблонек, только приземистая арча всё ещё не хотела сдаваться холоду и тянулась к вершине хребта, тесно прижимаясь к скалам узловатыми ветвями.