Иосиф Ликстанов - Зелен камень

— Ниночка хотела достать подлинник телеграммы. Она попросила об этом своего знакомого, но ничего не вышло, потому что в почтовом отделении ревизия… Но Ниночка думает, что телеграмма просто изъята.

— И хорошо! Значит, следствие началось, а результат следствия может быть лишь один: рухнут все подозрения, исчезнут все неясности.

— Как я хочу этого, Павел!

Максим Максимилианович вскочил, подбежал к молодым людям, взял их под руки:

— Друзья, друзья, секретничать в обществе нехорошо, неприлично! — проговорил он шутливо. — Сядем рядком, потолкуем ладком. Ведь о многом нужно потолковать, многое обсудить… Как же!

— Иди ко мне, Валя, — позвала Мария Александровна. — Что же ты, Павлуша?.. Сядь!

— Мне некогда, и ты знаешь почему. Да и о чем говорить! Что мы знаем, к чему можем придти? Знаю, уверен только в том, что против меня действует сила, которая до поры до времени скрывалась за белой дверью… — По мере того как падали эти с трудом произнесенные слова, его глаза блестели все ярче. — Кажется, я знаю, кто играет мною и зачем ему нужно убрать меня с Клятой шахты. Только одного, одного не могу понять, с одним не может примириться сознание: с подлостью этой, с нечеловеческим коварством! Любит, жалеет и в то же время унижает, по грязи волочит. Побрякушки дарит и в то же время самого дорогого лишает — доброго имени!

— О ком ты говоришь, Павлуша? — спросила Мария Александровна. — Ты говоришь… о Халузеве? Говори все! Я требую!

— И ведь как подло, как гнусно все! — продолжал Павел, обращаясь к Валентине. — Ты понимаешь: получается, что когда мы ездили в Горнозаводск с инженерами треста на испытание насосов, я в почтовое отделение забежал, послал маме поздравление, а себе послал паническую телеграмму о болезни матери, вызвал себя в Горнозаводск… Для чего? Очень просто: из вагона вышел в Перемете, поджег шахту, потом вернулся в Перемет, с проходящим поездом добрался до Горнозаводска. Отвод полный! В Горнозаводске время приятно провел в веселой компании… Гнусность какая!

— Но кто же может этому поверить! Кто может поверить! — запротестовал Абасин.

— «Он»!.. Он был убежден, что этому поверят или, во всяком случае, что это скомпрометирует меня окончательно, сделает невозможным мое пребывание на Клятой шахте, оградит от меня «альмариновый узел»…

— Что вы! — взмахнул руками Абасин. — Какой «альмариновый узел»! Опять старая сказка всплыла.

— Да, есть, существует «альмариновый узел», — продолжал Павел, стараясь не встречаться с оледеневшим от ужаса взглядом Марии Александровны. — Вот в борьбе за этот узел он и топтал меня.

Раздался тонкий, почти визгливый голос:

— И тебя я нашел, друг милый! Ну, здравствуй, здравствуй, голубчик!

В дверях возник гневный разоблачитель — Георгий Модестович. Его детские сиреневые глазки сверкали, он точно выше стал, этот щупленький старичок. Войдя в комнату, Георгий Модестович протянул руку к груди Павла.

— Звездочку надел! Звездочку носит! — закричал он пронзительно. — Звезда есть эмблема советской власти! Честные люди ее на лбу да на сердце носят, а ты снимай! Отдай звезду, а то продашь, гляди что! Ведь ценность, тоже ценность… — передразнил он Павла. — Лишнюю рублевку заработать и то такому лестно!

— Что это вы, Георгий Модестович! — И Павел прикрыл звездочку рукой. — Что вы говорите!

Запал подошел к концу. Пошатнувшись, Георгий Модестович провел в воздухе рукой, ища опоры, медленно опустился на стул, который ему подставила Валентина.

— Мало ему честной зарплаты! — горестно воскликнул он. — С Никомедкой Халузевым спутался, Никомедку в Гилевке баженовской под боком держал, коммерцию с ним завел — камень актерам да актеркам маклачит… Ах ты, господи!

— Как вам не стыдно о Павле такие вещи говорить, Георгий Модестович! — всплеснула руками Мария Александровна. — Павел — маклак! Вы подумайте, в чем вы его обвиняете!

— А что у него за дело с Никомедкой? — закричал Георгий Модестович. — Где он тот альмарин добыл? У Халузева! Камень-то Федюшкиной работы, пустоваловской особой грани. Ты его спроси, мамочка, как он камень актеру маклачил: инженер из Новокаменска, мол, свои ценности продает… Что он молчит!

— Павел, ты слышишь, Павел! — бросилась к сыну Мария Александровна. — Что все это значит? Почему ты молчишь?

Уже через минуту после этого Валентина не решилась бы сказать, что она увидела: слезы наполнили глаза Павла, блеснули и тут же исчезли. Бледный, с искаженным лицом, он глухо проговорил:

— Нет, этого он не мог сделать! Это не он, не он! Халузев — да, но не он! — и закрыл лицо руками.

В открытое окно послышался шум колес, кто-то баском прикрикнул на лошадь, и, широко открыв дверь, в комнату, не постучав, быстро вошел Никита Федорович.

— Павел Петрович, — проговорил он поспешно, — тебе в Конскую Голову спешно нужно… Прибегала Ленушка, говорит — Роман в свой ум вошел, начальство кличет. Тихон уже уехал в Конскую Голову… Здравствуйте, Валентина Семеновна!.. Идем садиться, Павел Петрович, — и вышел.

— Павел Петрович, дорогой мой! — подхватил его под руку Абасин, отвел в сторону, зашептал на ухо: — Павел Петрович, уезжать никак нельзя! Вас просит, очень просит к себе тот человек, которому вы в Горнозаводске по телефону звонили. Он вас будет ждать, он уже, вероятно, приехал в Новокаменск из Кудельного и ждет вас. — Он выхватил свои никелевые часы: — Тьфу, напасть, опять забыл завести… Но он назначил на час, в доме приезжих…

— Игошин?!

— Да, точно, если знаете. Мой друг с малых лет. Прекрасный, удивительный человек!

Некогда теперь, Максим Максимилианович! Прошу, скажите ему: очень хочу встретиться с ним. Федосеев должен был вчера ему из треста в Горнозаводск звонить. Хорошо, что Игошин сам приехал. Скажите Игошину, что я в Конской Голове буду ждать от него весточки… А пока передайте ему это: может быть, это ему многое скажет. — Он достал из бумажника погашенное завещание отца, письмо Халузева, записку, найденную в кисете. — Прощайте, Максим Максимилианович! Теперь со спокойной душой поеду в Конскую Голову. — Он уже взялся за ручку двери, но задержался, вернулся к старику. — А вы, Георгий Модестович, возьмите звездочку. Надеюсь, придет время, когда вы мне ее вторично подарите. — И, заставив Георгия Модестовича взять рубиновую звезду, бросился за порог.

— Павел, куда ты? — спросила Валентина, когда он уже сел в экипажик. — Скажи, что мне думать, Павел?

— Нельзя терять время, Валя. Может быть, дело идет к концу. Что бы там ни было, как бы тяжело ни было мне, но кончится, кончится все это! — Ей показалось, что его глаза снова готовы наполниться слезами. — Прощай!

— Возьми меня с собой! — умоляюще проговорила Валентина. — Я измучаюсь, думая о тебе.