Иосиф Ликстанов - Зелен камень

— Один не искалечит…

— Но, вернее всего, у «него» есть помощники. Тот же Халузев.

— Постой, попадутся! — судорожно сжал в руках вожжи Самотесов. — Ах, выродки!..

Вдали уже виднелись избы Конской Головы. Навстречу экипажику из-за гранитного бугра выбежала Ленушка и остановилась посреди дороги.

— Ну-ка, забирайся сюда! — подозвал ее Самотесов, наклонился, поднял девочку, посадил себе на колени и выслушал сбивчивый рассказ сквозь слезы о происшествии в Конской Голове и о том, что дядя Федосеев велел в избу деда Романа никого, кроме милиции, не пускать.

— Знаем, знаем… В избу не пойдем, ничего не тронем… Да не плачь!.. А Осип спит?

— Спит он… Пришел шибко хмельной. До вечера спать будет.

Тихо и безлюдно было в поселке. Лес за речушкой, уходивший в гору, как бы подчеркивал своим молчанием тишину брошенной хитной столицы. Невольно понизив голос, Никита Федорович предложил Павлу пройти в его избу и закусить, так как с утра у него ничего не было во рту.

— Я на воздухе побуду, — отказался Павел. — А ты иди хозяйничай.

Проводив взглядом Никиту Федоровича и Ленушку, он повалился на песок возле гранитного валуна и закрыл глаза.

«Все сошлось и прояснилось, а в то же время все будто в стену уперлось, — думал он. — Хода дальше нет. Скорее бы Игошина увидеть. Без собаки в лес нельзя — подстрелят, как зайца, из-за любой сосны».

Впору было грызть руки, так терзало его ощущение бессилия; он готов был землю пробуравить по кротовьи, чтобы добраться до Клятой шахты, штреки которой проходили, может быть, под его ногой и были тан недоступны.

— Не могу я тут сидеть! — сказал он, когда Никита Федорович появился возле него и протянул бутерброд. — Надо скорее все двинуть! Надо в Новокаменск!

— Зря! — решительно возразил Самотесов. — Прежде всего съешь-ка это, непременно съешь, а то ослабеешь совсем. Тихон быстро управится, не успеешь оглянуться. Шурин ему собаку даст — в лес пойдем. Потерпи!

— Не могу! — Павел вскочил на ноги. — Ты здесь останься, а я лошадь выпрягу, верхом поскачу. Я без седла умею… Сидеть сложа руки хуже смерти!

В эту минуту и случилось то удивительное, что так резко изменило обстановку.

Это был свист — мальчишеский свист в два пальца, который легко одолевает пространство, который, кажется, сквозь землю и стены пройдет, вырвется на простор и непременно достигнет цели.

Конечно, этот сигнал предназначался для Ленушки, и она вдруг появилась на пороге избы с недоеденным куском хлеба в руке, точно на крыльях в один миг перенеслась к жердочкам, переброшенным через речушку, и замелькала в высоких травах приречной полянки, оглашая воздух ответным звенящим криком:

— Петю-у-у!.. Петю-у-у!..

— Это он! Это Петюша вернулся! — крикнул Павел и бросился вслед за Ленушкой.

К лесной опушке он подоспел, когда Ленушка уже завладела своим потерянным и неожиданно обретенным другом. Как она вцепилась в него, как бесцеремонно тормошила, запихивая в его рот остатки хлеба, как нежно гладила его лицо! Петюша, совершенно обессилевший, полулежал, закрыв глаза, и не то улыбался, не то морщился, слушая лепет Ленушки. Трудно было узнать в нем того, кто несколько дней назад был здоровым, крепким мальчуганом. Лицо, обтянутое грязной кожей, стало почти неузнаваемым.

— Петюша! Здравствуй, Петюша! — И Павел наклонился к нему.

Мальчик открыл глаза, увидел Павла и побледнел, насколько еще мог побледнеть, в каждой черте его личика отразились недоумение и страх; он весь подался назад, подняв руки на уровень лица, будто защищаясь.

— Что ты, родименький, что ты? — лепетала Ленушка, почувствовав неладное.

Подошел Никита Федорович, радостно поздоровался с Петюшей, но тот смотрел только на Павла, точно сравнивал его с кем-то, хотел отделить от кого-то.

— Ты боишься меня? — сказал Павел. — За кого ты меня принимаешь? Тебе кажется, что ты меня видел? Где?

— Будто в шахте… в штреке…

— «Он»… был похож на меня?

— Ага…

— Ты его лицо видел?

— Нет… Плохо видать было…

— Уверяю тебя, что это был не я… Значит, ты все же нашел продушной ходок!

Сунув руку в карман, немного успокоившийся, Петюша вынул узелок и протянул Павлу; тот развернул тряпицу, высыпал на ладонь несколько яркозеленых кристаллов, пересыпал их в ладонь Никиты Федоровича:

— Посмотри, какая красота!

Шумный вздох, почти стон раздался за его спиной. Безобразно распухший, еще не проспавшийся Осип смотрел на прекрасные кристаллы как завороженный.

— Петюша, родненький, свое береги! — прохрипел он.

— Вон! — рявкнул Самотесов.

Галечник отшатнулся, сделал шаг назад, но не ушел.

— Молодец, Петюша, выполнил договор! — сказал Павел, обнимая мальчика. — С тебя отчет полагается. Можешь говорить?

Самотесов поставил Петюшу на ноги; тот пошатнулся и с извиняющейся улыбкой вновь опустился на землю. Павел подхватил его и понес к поселку. Ленушка побежала рядом, держась за свисавшую руку мальчика.

У порога избы Никита Федорович остановился:

— Ты, Павел Петрович, с мальцом побеседуй, а я здесь подежурю на всякий случай. Ну и гиблое ж место!..

Дверь за Павлом и Петюшей закрылась.

Самотесов поморщился, когда к нему подошел Осип. Теперь галечник был оживлен и обеспокоен, его глаза шныряли воровато.

— Нехорошо так делать, хозяин, — начал он развязно. — Не вами поднято, не вам и владеть.

— Уйди ты ради бога! — отмахнулся Самотесов.

— Обрадовались, что мальчонка сдуру это… отдал! Никита Федорович побагровел.

— Уйди! — повторил он с отвращением. — Того не соображаешь, что камень в государственной шахте поднят, государству и принадлежит. А хоть бы и не там! Петюша поднял, ты ни при чем!

— На одно робим… Компаньоны мы…

— То-то и бросил ты компаньона одного. Да ты понимаешь, что за это полагается?

— А что? — дерзко ответил Осип, избегая его взгляда. — Все равно продушной ходок-то он нашел. Награда за это полагается. Вот и все!

— А вот я в газете опубликую, как ты договор с шахтой выполнял. Тебе после этого в Новокаменске жизни не будет, каждый вслед плюнет… Эх ты, друг-товарищ! Постыдился бы на глаза лезть, а не то что разговор вести. Отец в избе убитый лежит, а он… Человек ты или кто?

Осип, как стоял перед ннм в вызывающей позе, руки в бока, так и оцепенел. Затем лицо его дрогнуло, стало осмысленным и жалким; и тут только Самотесов сообразил, что от него первого Осип услышал о смерти Романа.

— Кто убил-то? — спросил Осип упавшим голосом.

— Неизвестно… Ты в избу не ходи. Власти скоро приедут. Пойди умойся, а то на человека не похож.

Тихо в поселке. Все застыло, омертвело. Впору было подумать, что никогда не проснется, не оживет это мертвое царство. Вдруг весело заржал конек, привязанный у крайней избы, и ему ответило ржанье издали. Никита Федорович чуть не закричал от радости: на дороге показался знакомый больничный экипаж с двумя пассажирами; почти одновременно послышалось пыхтение мотоциклета.