Иосиф Ликстанов - Зелен камень

Дело оборачивалось плохо. Павел знал, что Мария Александровна и Валентина непременно станут ждать его, пропустят начало спектакля, разволнуются.

Приходилось, не теряя времени, отправляться пешком вслед за учеником ремесленного училища. Он уже сделал несколько шагов, когда возле него, заскрипев тормозами, круто остановилась машина.

Послышался небрежный голосок Ниночки Колывановой:

— По дороге? Садитесь, подвезу.

— Я в драматический театр.

— Садитесь же! — приказала девушка. — Мне все равно куда. Федор уехал. Проводила его, потом доставила маму на дачу в Лесное, а теперь свободна. Мечусь по городу и переживаю…

На круглом личике лежала дымка усталости, губы были сведены гримаской.

— Вчера вечеринка у вас затянулась…

— Да, все веселились искренне, кроме нас с Федором… Неужели не могли заглянуть хоть на минутку? Никогда не прощу этого вам и Вале… Хотя я ее понимаю. Мы с нею, так сказать, соломенные невесты. Мало веселого.

— Но и трагического не много. Ведь вы скоро поедете к Федору?

— Когда это скоро?! Три месяца, по-вашему, скоро? — Она ловко обогнала попутный грузовик. — В нашей конструкторской группе три человека, и я профорг всего бюро. Работы в группе прорва. Трое справляются с трудом, двое — еле-еле. Меня должны отпустить к Федору, должны! Но уйду я — значит, товарищи останутся без летнего отпуска. Итак, на отпуска два месяца, на сборы две недели. Итого десять недель. Я жертва своего мягкого сердца.

— Только что мы чуть не стали жертвами уличного происшествия. Осторожнее, Нина!

— Не мешайте! — Она ловко протиснула машину между троллейбусом и грузовиком. — Мне жаль себя, Валю, Федора… И я не понимаю вас, Павлуша! На вашем месте я непременно устроилась бы так, чтобы летом быть поближе к Вале. А вы даже пальцем не шевельнули. Хорош жених!

— А Федор? — с усмешкой напомнил Павел.

— Федька? Но ведь вы с ним близнецы. Наконец-то он дорвался до севера, до Краснотурьинска! Он во сне видит «северную радугу». Там необыкновенные рудные богатства, там лес, уголь, камень… Разве все это может обойтись без Федора, разве он обойдется без этого!

— И он прав! Я сам мечтал о тамошних местах. Дивный край и громадная стройка.

— Ах, я понимаю!.. Но два с половиной месяца без моего Федьки — это вечность! Одно утешение — что, уезжая, он тоже захандрил. Так ему и нужно!

— Время пройдет быстро…

— Легко вам так говорить за минуту до встречи со своей Валей! — фыркнула Ниночка. — К счастью, мы приехали, а то я вцепилась бы вам в волосы, забыв о руле…

У театрального подъезда было людно. Павел увидел Марию Александровну и Валентину; они стояли рука об руку у края тротуара.

— Валя, получи жениха! — Ниночка мастерски подкатила к тротуару. — Здравствуйте, Мария Александровна! Охота вам забираться в духоту! Садитесь в машину, прокачу без счетчика.

В толпе засмеялись; машина уехала.

— Как я ее понимаю… — вздохнула Валентина, когда Павел передал ей разговор с Ниночкой.

Начался спектакль. В антракте втроем вышли в фойе. К ним присоединились товарищи Павла, выпускники Горного института. Спорили об игре артистов, уславливались о завтрашней встрече на вокзале; но Павлу казалось, что все проходит в стороне. Мысли невольно возвращались к дому Халузева. Он как бы вновь вслушивался в слова старика, взвешивал их и все больше убеждался, что был в тягость Халузеву. Почему? Снова и снова вспоминал слова Никомеда Ивановича о Петре Павловиче Расковалове. Старик не верил тому, что Петр Павлович хотел бежать от советской власти за границу, не верил и тому, что Петр Павлович погиб в Сибири на пути в эмиграцию. «Где и как погиб отец? — думал Павел. Ведь Халузев все же считает его умершим…» Ответа он найти не мог, но маячила надежда, что отца, его отца, не было среди белоэмигрантов, врагов советской власти, бросившихся за границу, чтобы продолжать борьбу с советами… Невольно для Павла всплывала в памяти белая дверь, но раз от разу эта история казалась все нелепее: пришел человек к умирающему старику, вообразил совершенно невероятное, а старик, умирающий, тщедушный, вручил ему бережно сохраненный подарок отца, точно гору с плеч сбросил, и остался доживать свои дни в сонном домишке на Мельковке.

Кончилось тем, что Павел вовсе отбросил мысль о белой двери, как совершенно пустую, вздорную.

В середине третьего действия он точно проснулся. Чрезвычайно удивило то, что он бездеятельно следит за развитием спектакля, игрой актеров, аплодирует, даже не позволяет себе ощупать кисет, оттягивающий карман. Наконец занавес опустился в последний раз. По обыкновению, они с Валентиной проводили Марию Александровну, затем Павел проводил Валентину до студенческого общежития и почти бегом вернулся к себе.

— Я еще почитаю, — сказала Мария Александровна, когда он заглянул в ее комнату. — А ты не засиживайся… Да, кстати, ты был у Халузева?

— Был и получил завещание отца и завещанное. Если можешь, зайди ко мне.

Павел прошел в свою комнату.

Он зажег свет, присел к письменному столу, достал из кармана кисет и внимательно осмотрел черную сургучную печать с инициалами отца. Печать соединяла ремешки; кисет можно было открыть, лишь сломав сургуч. Пощадив печать, он перерезал ремешок и растянул горловину кисета. Слежавшаяся, загрубевшая складка кожи уступила неохотно.

Павел заглянул внутрь, не поверил себе и опрокинул кисет.

Сверкающая струя вырвалась на свободу. Пылающие тяжелые камни высыпались на стол, оставив в глазах удлиненный след, какой оставили бы огненные капли.

Павел порывисто склонился над камнями, притянутый зеленым сиянием. Его охватило восхищение, как бывает в тот миг, когда человеку вдруг, внезапно открывается безусловное совершенство. Уралец, хорошо понимавший красоту камней, Павел застыл, оцепенел. — Чудо! — прошептал он. — Что же это такое?

Улыбаясь смутно, как во сне, он медленно перебирал веские камни, удивляясь тому, что на пальцах не остается следа прозрачной зелени, наполнявшей клетки невиданно искусной огранки, зачарованный чудесным блеском. Он был зеленым, но зелень казалась теплой, согревающей.

«Зелен камень, дивный камень, — мысленно повторял Павел. — Рубин по сравнению с ним холоден, как лед. Альмарин? Да, это альмарин. Никогда природа не создавала ничего подобного по цвету и блеску. Сколько радости, силы, спокойствия!»

Вздрогнул, когда постучали в дверь; не сознавая, что делает, скомкал пустой кисет, спрятал в карман, опомнился, провел рукой по лбу.

— Можно, — сказал он, пошел навстречу матери, взял ее руки в свои: — Посмотри на подарок отца, — и посторонился.

Мать увидела камни, подошла, склонилась над сокровищем, подняв руку к горлу, точно ей нехватало воздуха.