Николай Томан - Если даже придется погибнуть...

В задумчивости пошагав некоторое время по кабинету, комиссар продолжает:

— На Западе созданы специальные «институты» и «исследовательские» центры, занимающиеся разработкой идеологических диверсий в социалистических странах. Есть даже специальный комитет, осуществляющий общее руководство подобного рода «психологическими операциями» стратегического значения. Высказывание одного такого стратега психологической войны я записал.

Комиссар достает из стола большой блокнот и торопливо листает его.

— Ага, вот! «В идеологической борьбе с коммунистами, — заявил председатель американского «Комитета политической информации», — нам нужна не правда, а подрывные действия. В такой войне нам потребуются все головорезы и гангстеры, которых мы сможем заполучить тем или иным способом». Не исключено, что именно такие гангстеры занимаются идеологической обработкой наших ребят в «колледже» Джеймса.

— Не посоветоваться ли нам в таком случае с работниками госбезопасности? По-моему, их это должно заинтересовать.

— Советовались уже. Они тоже считают, что это не исключено, и предпринимают что-то по своей линии. Но это не должно снимать с нас ответственности, потому что тут орудуют не только те гангстеры, которые растлевают, но и те, которые убивают.

«Волга» с красным крестом на лобовом стекле подъезжает к дому Ясеневых во второй половине дня. Из нее выходят двое в белых халатах. Один пожилой, седоволосый, видимо врач, второй молодой, широкоплечий, с медицинским чемоданчиком в руках, похож на санитара.

— А как насчет носилок? — высовываясь из машины, спрашивает их шофер.

— Пока не нужно, — отвечает седоволосый. — Может быть, не понадобятся.

На лестничной площадке их встречает Валентина.

— Вы к Ясеневым? Проходите, пожалуйста.

И Валентина провожает их в комнату брата.

— Нет, нет, не вставайте, — машет на Михаила руками тот, которого Валентина принимает за врача.

— А я не болен вовсе. Это сестра меня уложила, — смущенно улыбается Михаил, поднимаясь с дивана. — Она молодой врач, и ей все кажутся больными. Вы ведь из милиции? Тогда я должен дать вам очень важные показания…

— Нет, нет, об этом после. Сначала мы вас все-таки посмотрим, а потом уж, может быть, и послушаем, — снова укладывает его на диван пожилой человек со строгими глазами и таким лицом, которое Михаил сразу же определил как волевое. Он не сомневается, что это следователь по особо важным делам.

— А что касается показаний, — улыбаясь, продолжает человек с волевым лицом, — то их вы дадите вот этому товарищу. Он капитан милиции, и я всего лишь врач и выслушаю вас только по своей специальности, да и то с помощью стетоскопа.

— Вы, наверно, мальчишкой меня считаете, — хмурится Михаил.

— Дорогой мой, я вовсе не считаю вас мальчишкой, однако болеют ведь не только мальчишки. Дайте-ка мне вашу руку, я послушаю пульс.

— Не упрямьтесь, Миша, — как-то очень просто произносит наконец и тот, которого врач отрекомендовал сотрудником милиции. — Пусть вас посмотрит Илья Ильич, раз уже вы не очень доверяете диагнозу вашей сестры. А я еще успею обо всем с вами поговорить. Зовут меня Олег Владимирович, и я действительно капитан милиции Черкесов.

Пока Илья Ильич считает удары пульса, Михаил внимательно всматривается в смуглое лицо капитана. Нет, не таким представлял он себе опытного сыщика. Пожалуй, больше на киноактера похож. Наверно, Валентина так неубедительно все им рассказала, что они не приняли ее сообщения всерьез. Но ничего, как только этот капитан доложит своему начальству его показания, поймут тогда, насколько все серьезно, и подыщут вместо него кого-нибудь поопытнее.

Процедура осмотра длится почти четверть часа, и когда Михаил начинает уже терять терпение, Илья Ильич говорит вдруг Валентине:

— А знаете, коллега, я у него ничего серьезного не нахожу. Пусть, однако, денек-другой посидит дома. А теперь, — поворачивается он к Черкесову, — передаю его вам, Олег Владимирович.

— Встать мне можно? — спрашивает Михаил, немного разочарованный заключением врача. Ему казалось, что состояние его нервной системы должно бы встревожить врача.

— Да, конечно, можете встать, — разрешает Илья Ильич. — Вам бы на свежий воздух нужно. Куда-нибудь за город… Но с этим, наверно, придется повременить.

— Давайте теперь и мы побеседуем, — кивает Михаилу капитан Черкесов. — Начнем с магнитофонной ленты.

— Да, да, я включу ее сейчас, — торопливо отзывается Михаил.

Жестокую сцену надругательства над неизвестной девушкой врач и капитан слушают молча, лишь изредка обмениваясь быстрыми взглядами. Молчат они некоторое время и после того, как Валентина выключает магнитофон.

— Вы узнали мой голос?.. — не выдержав этой слишком тягостной для него паузы, спрашивает Михаил, ощущая неприятную, мешающую говорить сухость во рту. — Ловко они меня подмонтировали…

— Я уже сообщила им об этом, Миша, — прерывает его Валентина.

— Но ты не знаешь всего… Я тебе не все рассказал. Они не только подмонтировали мои слова… Они еще вымазали меня кровью… Может быть, даже ее кровью…

Голос Михаила, то и дело прерывающийся от волнения, пресекается вдруг совсем, и он с ужасом чувствует, что не может произнести ни слова.

— Дайте ему воды, — шепчет Валентине Илья Ильич.

Но Михаил, отстранив сестру, устремляется к дивану. Приподняв его сиденье, он достает измятую рубашку.

— Вот та ковбойка, в которой я тогда был. Они вымазали ее кровью… Кровью той самой девушки… Я потом потихоньку от Валентины выстирал ее, но, видно, плохо.

— Дайте-ка мне вашу ковбойку, — протягивает руку к рубашке Михаила Илья Ильич и идет с нею к окну.

— Да, тут действительно следы крови, — заключает он.

— А это не ваша кровь? — спрашивает Михаила капитан Черкесов. — Может быть, вы в тот день порезались чем-нибудь?

— Нет, ничем я не порезался. Можете осмотреть — на мне ни единой царапины.

— Чья же тогда это кровь?

— Я же сказал — они уверяли меня, что это ее кровь… Но, может быть, это кровь и самого Джеймса. Он в тот вечер открывал консервную банку и порезал руку. Это я хорошо помню. Он и скатерть на столе вымазал.

— Мы возьмем вашу рубашку на экспертизу и запротоколируем это, как требует закон, — спокойно говорит капитан Черкесов и кладет ковбойку Михаила в свой чемоданчик.

— Нам уже известно от вашей сестры, — продолжает он после небольшой паузы, — что вы не помните, как попадали к Джеймсу. А кто возил вас туда и на чем?

— Обычно мне звонил Благой и вызывал на улицу. Это всегда было под вечер. Когда уже смерклось. Благой предлагал зайти куда-нибудь выпить. Я не возражал, потому что с этим скотом в трезвом виде просто не о чем говорить… И потом я знал, что он послан Джеймсом, а к нему рекомендовалось приезжать «навеселе».