Юрий Карчевский - Схватка с чудовищами

— Угощайся, Петя.

— Это ваш, — ответил паренек, не решаясь взять.

— А теперь будет твой. Бери. Бери… Не стесняйся.

Остальные командиры последовали моему примеру и свой сахар также отдали мальчику.

— Балуете вы моего внучка. — Бабушка приласкала его. — Мы как-то не привычны к сладостям, — сказала она, видно, довольная нашим вниманием к нему.

Петя смотрел на сладкие кусочки и не мог решиться взять, а мне вспомнилось, Валюша, мое детство. Тоже нерадостное. Гражданская война, голод, разруха, эпидемии. О сахаре и не мечталось, был бы кусок „черняшки“ да картофелина! Иногда — сахарин!

— Расти, Петя, достойным дедушки своего, — сказал я, вкладывая ему в руку сахар.

— Я не верю, что дедушки нет, — вдруг произнес он. — Его не могли убить. Он сильный! Пятитонку мог поддеть плечом, и она вылезала из канавы. С гирями пудовыми играл, будто в мячик. Подбросит и поймает. У нас на селе его никто побороть не мог.

Женщина расстелила на полу половики, дала простыни, подушки, одеяла. Мы начали было укладываться спать, как вдруг — стук в дверь. Видно, знакомый стук, потому что она засуетилась, выбежала в сени. И тут же послышался радостный бабий вопль.

— Не ждала? — пробасил мужчина.

— Родненький ты мой! Сколько слез пролила по тебе. Дай я тебя раздену. Вот так. А теперь ступай в избу. Гости дорогие у нас. Они поклялись отомстить за твою смерть.

— Рано ты меня похоронила, Акулина, — недовольно пробурчал мужчина, проходя в избу.

— Да разве я?! Бог с тобой! Вот похоронка.

Она взяла ее с комода, подала. Муж прочитал.

— Чего только не напишут писарчуки. Так то же однофамильца моего снарядом разнесло. Хороший был сержант, царство ему небесное. А меня лишь контузило. В госпитале отлежал свое. Комиссовали. Выдали белый билет, как негодному воевать… С войны отпустили.

— Живой… — Акулина снова бросилась ему на шею. — А белый билет… Не переживай, родной. В колхозе поработаешь. А то одни бабы остались. Будем фронту помогать продовольствием, чтобы Гитлера быстрее гнать начали с нашей земли. Голодный солдат — не воин.

Вбежал Петька.

— Я же говорил, пули моего дедушку боятся!

Радостный, он запрыгнул к нему на колени. Дед поцеловал внука. Обратился к нам.

— Здоровья вам, люди добрые! Кто же вы будете? Из каких мест? В какие края путь держите?

— Из Москвы в Йошкар-Олу идем. Целая рота нас. Там пройдем обучение — и на передовую, — объяснил я.

— Ну, ну. Люди на фронте устали. Нужны свежие силы, чтобы подменить, — одобрительно отозвался воин.

Теперь я предложил тост за счастливое возвращение хозяина домой. Когда выпили, спросил его:

— Какие новости привезли? Как дела под Москвой?

— Трудно дело идет. Спасибо морозам, помогают нам лучше любого оружия. Сибиряки прибывают. И обмундированы по нынешней лютой зиме. И техника у них солидная. Так что дадут жару немцам.

Хорошо бы, подумал я. А к тому времени и мы подоспеем. И тогда погоним гитлеровские армии до самого их логова, до Берлина!

Но где же ты, Валюша? Тебе не зря дали это имя. Как помнится, оно означает силу духа. А пока живу надеждой на нашу встречу. И тогда никогда от себя не отпущу!

Наконец мы на марийской земле. До Йошкар-Олы рукой подать. Остановились в деревне недалеко от поселка Сурки. Я объявил трехдневный отдых. Теперь можно было сбросить напряжение и расслабиться. Кто-то приводил в порядок свою „амуницию“. С десяток „бойцов“ отправились на озеро, на подледный лов, и не безуспешно. Караси и окуньки будто ждали, когда их выловят и бросят на сковородку. А какая была уха! Секрет, оказывается, в том, что рыбы должно быть столько, чтобы ложка стояла!

Я со своим штабом разместился в доме марийской семьи. Приветливая хозяйка и ее сноха запекли для нас оранжевую тыкву. Ты не представляешь, Валюша, какое это вкусное блюдо! Война завершится, непременно сделаю его и посвящу тебе.

На второй день пребывания в деревне произошло ЧП, которое потрясло меня. Зек по имени Галимджан, осужденный за ограбление сберкассы, задержал и привел ко мне дезертира, тоже из отбывавших наказание в Таганской тюрьме. Какое же это ничтожество! Мужчина лет сорока стоял с поникшей головой, дрожа от страха. Так уж лучше погибнуть в честном бою, чем жить на коленях!

— Только не выдавай меня властям, — трусливо умолял он.

— Вы знали, что совершаете преступление? — спросил я.

— Бес попутал. Прости, командир.

— На что же вы рассчитывали вместе со своим бесом?

— Да страшно…

— Убить могут. Понимаю. Но можно и выжить. Вы же уклонились от службы в армии. Теперь вам грозит предстать перед трибуналом. А он действует по законам военного времени. Вас расстреляют.

— Я жить хочу… — Из глаз потекли слезы. Ему было жалко себя.

— Придется отправить вас в райвоенкомат. Там разберутся и решат вашу дальнейшую судьбу.

— Только не это…

— Тогда пойдите и сдайтесь властям сами. Вас, возможно, направят на передовую, не предавая суду военного трибунала.

— Есть такой закон? — ухватился дезертир за это, как за спасительную соломинку.

— Имеется.

— Мне сейчас пойти или как? — В голосе его чувствовалась неуверенность.

— Только сейчас! Мои ребята проследят, чтобы вы не передумали. Это ваш последний шанс. Знайте!

В качестве сопровождающих отправил я с ним командира отделения и двух зеков. К вечеру они возвратились, принесли расписку райвоенкома, доложили, что дезертира зачислили в маршевую роту, направляющуюся на фронт.

Утром следующего дня почтальон вручил нашей хозяйке похоронку на сына, погибшего в бою под Наро-Фоминском. И с нею, и с невесткой было плохо. Мне пришлось приводить их в чувство.

Милая Валюша! Я никогда не представлял себе, что такое горе. А здесь увидел его в полный рост. Горе убивает человека, и надо быть очень волевым, чтобы справиться с ним, преодолеть его. Но больше всех, пожалуй, переживал осиротевший юноша. Он перенес известие стойко, сдерживая слезы, с сознанием того, что отца не вернешь к жизни. И лишь сказал скупо:

— Я должен отомстить за папу!

— Но тебе только шестнадцать лет, сынок, — убеждали его и мать, и бабушка. — Подрасти надо.

— Не пустите, убегу на войну сам! — решительно произнес тот. Подошел ко мне. — Возьмите меня с собой. Я умею стрелять из винтовки. Могу быть снайпером. Имею значок „Ворошиловский стрелок“.

— Мужественный порыв, — сказал я на это. — Но все дело в том, что в армию берут лишь с восемнадцати лет. Таков закон.

— Тогда уйду в партизаны! Там даже пацаны воюют. Не примут, сниму немецкого часового, добуду винтовку или автомат и один стану убивать захватчиков!»

«Длительное безделье разлагает человека, и я этого боялся больше всего. Среди же моего „войска“ встречались и люди неуравновешенные, безвольные, податливые на плохое. Кто-то из них к картам пристрастился, а кто-то и к самогонке прикладывался, участились случаи приставания к молодухам.