Юрий Карчевский - Схватка с чудовищами

— А ты, ты меняешься, отец?

Антон Владимирович усмехнулся.

— В чем-то, наверное, меняюсь и я, если переосмысливаю все, что с нами было, стало, будет.

— Похвально. А в ту пору ты запрещал мне высказывать свои «крамольные» мысли даже близким людям. Еще Гиляровский заметил, что в России две напасти: внизу — власть тьмы, а наверху — тьма власти. Но многое ли изменилось с тех пор?

— Да, это — история. И это — современность. Пойми, я, сынок, за тебя боялся. Разве мало подобно тебе неординарно мысливших тогда осудили, а то и Родины лишили. Судьбы сотен молодых людей поломаны.

— Так и объяснил бы мне тогда. Честно! Прямо!

— Объяснял. Вспомни. Но ведь ты не желал слушать. Обвинял меня в рутинерстве и еще Бог весть в чем. Я же должен был подумать и о маме: она немало слез пролила, беспокоясь о тебе.

— И все-таки, ты не ответил на мой главный вопрос.

— Ты обвиняешь меня, но я не пойму, в чем именно.

— Ты не был со мной откровенен. Тебе было известно, что честных людей пытают в следственных изоляторах, гноят в лагерях и тюрьмах. Согласен: за тридцать седьмой год ты не в ответе. Но в конце войны ты лично убивал людей, укрывавшихся в лесах. В начале пятидесятых, при Сталине и Берии работал в органах безопасности и не мог не знать, что они творят в стране. Страшно даже подумать: мой отец, которого я боготворил, — соучастник кровавых дел, преступник! Каково мне, сыну твоему, сознавать это! Теперь понятно, почему тебя не признают участником войны. Вояка…

Антон передернулся в лице от этих жестких слов. Такого ему не говорил еще никто и никогда. Понимал, если Михаил так думает и верит в это, это для него — тяжелая драма, если не трагедия.

— Как ты можешь бросать мне такие обвинения, сын? — спросил он как можно спокойнее. — Чтобы судить о таких делах, надо иметь доказательства повесомее, нежели просто умозаключения, основанные на предположениях. Виноват, потому что виноваты другие! Ну и логика! Впрочем, незнание всегда безрассудно и даже агрессивно. Но я не вправе тебя винить в этом. Во многое и я не был посвящен… А что касается так называемых лесных братьев, составлявших террористические бандформирования… Уничтожая эту нечисть, я не совершал преступления против человечества. Я уничтожал зло, сеявшее на нашей земле смерть. Творил тем самым праведное дело. Террористы по законам любого государства подлежат смертной казни. А потом работал в контрразведке, разоблачал иностранных шпионов в Москве. Большую часть времени служил во внешней разведке. А она к репрессиям в стране и вовсе отношения не имела.

— Ты что же, совсем безгрешен? Святой человек?

— Нет сейчас безгрешных людей, сынок. Все мы в той или иной степени десятилетиями сознавали, что живем не по совести, не по правде, действовали так, как дозволено, мирились с тем, что в стране подавляется личность, нарушаются права человека. Но тебя интересует, чувствую, другое: доля моей вины в том, что органами было совершено злодейского. Так вот, можешь не волноваться и не переживать, лично я не причастен к массовым репрессиям, не пытал, не глумился над людьми. Больше того: не знал и даже не догадывался, что такое творится. Даже сам был однажды подвергнут аресту и находился под следствием. Ты был маленький, не помнишь этого. Спроси маму, она говорила со следователем. Грозила высшая мера наказания. Спасла кончина Сталина. И тем не менее я за все в ответе. За преступные дела руководителей и рядовых тоже. Не перед законом и военным трибуналом. Перед собственной Совестью, глубоко возмущенной и непримиримой. Лишь она — мой высший суд!

— Допустим, — все еще не верилось Михаилу. — Но почему тогда люди позволяли ни за что, без суда и следствия сажать себя в тюрьмы, расстреливать? Почему ты позволил себя арестовать?

— Почему? Видишь ли… В обществе нагнеталась атмосфера всеобщего страха. Спросишь — какова цель? Отвечу: держать народ в повиновении. Как ни удивительно, значительной частью населения атмосфера эта тоже поддерживалась. Я — не исключение, как и многие сильные люди. И страху был подвержен, и хотелось, чтобы дети мои при коммунизме пожили. А народ… Если вдуматься, трудовому человеку ни при каком общественном строе хорошо не бывает. Оттого всегда и живет надеждой на лучшее будущее. Одни надеются на Господа Бога, другие — что найдут мешок с деньгами, кем-то оброненный. А третьи, третьи верят в коммунизм, идеал, возникший еще в античнсти. Без веры тоже не жизнь. Но, как я теперь понимаю, прежде всего верить и полагаться следует на самого себя, на свои знания, на свое умение творить собственными руками и головой.

— При чем здесь простые люди? — удивился Михаил.

— Народ слишком верил Сталину, верил в возможность осуществить свою многовековую мечту — построить Рай на земле под названием коммунизм; верил его заявлениям о том, что кругом враги и они, могут помешать этому. А врага необходимо уничтожать. Сначала это были кулаки, потом — троцкисты, затем — диссиденты. Я исключаю из этого ряда действительных врагов — изменников Родины, предателей, вредителей, террористов.

— Но страдал-то от этого сам народ! — не унимался Михаил.

— И тем не менее. Народ страдал, народ и поддерживал. На митингах, на демонстрациях. Парадокс века! Но это от неистребимого желания пожить по-человечески.

— Его на каторгу ведут, расстреливают, а он радуется! Глупость!

— Но представь, сынок: предыдущие поколения искренне верили, что создают общество свободных счастливых людей. Надо быть благодарным им.

— За то, что проявляли равнодушие, не сопротивлялись репрессиям?

— За то, что выстояли, не сломались во времена сталинщины; за то, что в войну спасли землю нашу от уничтожения, а народ от порабощения; за то, что, приняв на себя всю тяжесть и жестокость времени, создали потомкам условия для свободного развития. Теперь, сын мой, от вас, молодых, зависит, быть или не быть нашей державе независимой и процветающей, а людям нашим жить в достатке или нищете.

— Да все ли надо молодым наследовать от предков своих? — усомнился Михаил.

— Мой совет: берите все! Принимайте историю нашего государства, как она сложилась. И в падениях, и в возвышении своем ее творили отцы, деды, пращуры наши и выбрасывать из нее что-либо никому не дано. Берите, чтобы не начинать все с нуля, чтобы извлекать уроки и не повторять ошибок. Иначе возврат к каменному веку. И боритесь за лучшую жизнь. Помнишь, у Бальзака: «Бороться, значит, жить!» И далее: «Пусть борьба приносит горе, пусть ранит. Все лучше, чем смерть сердца, которая зовется равнодушием». И радуйтесь самой жизни. Она такая короткая. Но только она есть благо.

Михаил слушал отца задумчиво, видно, переваривая то, о чем он говорил.