Александр Дюма - Женитьбы папаши Олифуса

Вдруг кто-то схватил меня сзади за штаны.

«Это еще что? Олифус, ты, никак, взбесился? — сказал рулевой, подтащив меня к себе. — Эй, двоих — ко мне, да поздоровее, покрепче! Сюда!»

Они подбежали, и вовремя! Я чуть не увлек его за собой в воду. Ох!

Я упал на доски палубы, мокрый как мышь, зубы у меня стучали, глаза закатывались.

«Ну, если уж ты эпилептик, так надо было раньше об этом сказать, — продолжал рулевой. — В таком случае мы тебя спишем на берег. Хорошенький матрос с нервными припадками! Именно то, что надо. Барышня Олифус — как вам это нравится?»

Меня продолжало трясти, но я заговорил:

«Нет, это не эпилепсия, это Бюшольд. Вы ее не видели?»

«Кого?»

«Бюшольд. Она была там, в воде, и ныряла в огонь, словно саламандра. Она звала меня, притягивала к себе, это была она! Ах, проклятая русалка, чтоб тебя!»

«Что это ты все говоришь про русалку?»

«Нет, ничего…»

— Видите ли, — перебил сам себя папаша Олифус, — если вам, сударь, придется пуститься в долгое плавание, никогда не говорите с матросами ни о русалках, ни о нереидах, ни о морских девах, ни о тритонах, ни о рыбах-епископах. На земле — еще куда ни шло, на берегу матросы над этим смеются, но в море такие разговоры им не по душе: они наводят страх. Так что, если бы не рулевой, меня выбросили бы за борт, хлебнул бы я морской воды.

Я уселся у основания бизань-мачты и, уцепившись за снасти, стал ждать рассвета.

Утром мне уже казалось, что все это было сном; но меня била такая лихорадка, что пришлось признать: ночные события происходили наяву. Собственно, все очень просто: я ударил Бюшольд подставкой для дров, и так сильно, что убил ее; и теперь ее душа явилась с просьбой, чтобы я помолился о ее спасении.

К несчастью, на судах Индийской компании не было священника, иначе я попросил бы отслужить заупокойную мессу и все было бы кончено.

Пришлось воспользоваться другим известным средством. Взяв мускатный орех, я написал на нем имя русалки, завернул орех в тряпочку, положил в жестяную коробку, нацарапал на крышке два крестика, разделенные звездочкой, и с наступлением темноты бросил этот талисман в море, прочитав «De profundis» [2] «Из глубин» (лат.). , а затем пошел укладываться в свой гамак.

Но едва я лег, как раздался крик:

«Человек за бортом!»

Как вы знаете, это сигнал для всех. На судне все может случиться, сегодня с твоим товарищем, завтра — с тобой. Так что я спрыгнул с койки и побежал на палубу.

Там все были в некотором замешательстве. Каждый спрашивал, кто же упал в море? Вот я, вот ты, вот он — все на месте. Но все равно надо что-то сделать. На любом судне, где есть порядок, всегда стоит человек с ножом около шнурка, удерживающего спасательный буек, или около противовеса, не дающего буйку упасть в воду. И вот этот человек уже перерезал шнур, и буек поплыл за кормой.

Капитан тем временем приказал отпустить руль, спустить верхние паруса, отдать фалы и шкоты.

Видите ли, так всегда делается. Когда человек упал в море, судно ложится в дрейф; и, если не отдать фалы и шкоты, пока корабль держится к ветру, у вас поломаются гафели и порвутся лиселя, особенно если снасти не выбраны втугую.

В то же время на талях мы стали спускать шлюпку; взяв достаточно толстый трос, который мог выдержать ее вес, пропустили конец сверху вниз в полуклюз, прикрепленный к шлюпбалке. Короче, шлюпку спустили на воду.

Все собрались на корме; спасательный буек был в море; чтобы увидеть человека, который все плыл, и плыл, и плыл, стали еще пускать ракеты.

Я ошибся, когда сказал, что человека за бортом могли увидеть; никто, кроме меня, не видел ничего, и, сколько я ни спрашивал: «Видите? Видите?» — другие отвечали мне: «Нет, мы ничего не видим».

Затем, оглядевшись кругом, матросы начали спрашивать:

«Странно, я здесь, и ты здесь, и он, мы все здесь. Кто же видел человека, упавшего за борт?»

И все отвечали:

«Не я… не я… не я…»

«Но в конце концов, кто кричал „Человек за бортом!“?»

«Не я… не я… не я…»

Никто ничего не видел, никто не кричал. За это время пловец или пловчиха добрались до буйка, и я ясно различал человека, ухватившегося за этот буек.

«Ну вот, — сказал я. — Он за него держится».

«За кого?»

«За буек».

«Кто?»

«Человек за бортом».

«Ты что, видишь кого-то на буйке?»

«Ну да, черт возьми!»

«Подумайте, Олифус видит кого-то на буйке, — сказал рулевой. — До сих пор я считал, что зрение у меня хорошее; оказывается, я ошибался, не будем больше об этом говорить».

Шлюпка двигалась к буйку.

«Эй, на шлюпке! — крикнул им рулевой. — Кто там на буйке?»

«Никого нет».

«Послушайте, мне в голову пришла мысль», — сказал рулевой, обернувшись к матросам.

«Какая мысль?»

«Это Олифус кричал „Человек за бортом!“».

«Только этого недоставало!»

«Ну, конечно! Все здесь, и никто не видит человека на буйке; один Олифус утверждает, что кто-то отсутствует, и один Олифус видит кого-то на буйке; наверное, у него есть на то причины».

«Я не говорю, что кого-то из нас нет на судне; я говорю, что кто-то держится за буек».

«Сейчас увидим: шлюпка возвращается».

В самом деле, шлюпка дошла до буйка и принайтовила его к своей корме, так что он двигался за ней.

Я отчетливо видел сидевшего на буйке человека, и чем ближе подходила шлюпка, тем вернее я узнавал его.

«Эй, — крикнул рулевой, — кого вы нам везете?»

«Никого».

«Как никого! — воскликнул я. — Вы что, не видите?»

«Смотрите, что это с ним? У него глаза на лоб вылезли!»

В самом деле, понимаете ли, я окончательно узнал спасенного и сказал себе: «Ну все, со мной покончено!» Сударь, на буйке была Бюшольд, которую я, как мне показалось, похоронил в море, засунув в коробочку из жести.

«Не везите ее сюда! — просил я. — Киньте ее в воду… Разве вы не видите, что это русалка? Не видите, что это морская дева? Не видите, что это сам черт?»

«Ну-ну, — сказал рулевой, — он точно помешался. Свяжите-ка этого парня и позовите лекаря».

В одну минуту меня скрутили и уложили на койку. Вскоре появился лекарь со своим ланцетом.

«Ничего страшного, — сказал он. — Просто мозговая горячка, только и всего. Сейчас сделаю ему хорошенькое кровопускание, и, если через три дня он не умрет, можно надеяться, что он поправится».

Дальше я ничего не помню, кроме боли в руке и вида собственной крови. Я начал терять сознание, но все же успел услышать, как капитан громко спросил:

«Никого, не правда ли?»

И вся команда ответила:

«Никого».

«Ах, разбойник Олифус! Я обещаю, что высажу его на первый же берег, который нам встретится».

В момент этого приятного обещания я лишился чувств.

— Капитан сдержал слово: я пришел в себя на суше. Осведомившись, в какой части света нахожусь, в ответ я услышал, что трехмачтовое судно «Ян де Витт» Индийской компании, на котором я служил, проходило мимо Мадагаскара и оставило меня там.