Виктор Пшеничников - Восемь минут тревоги

Совещание начальников застав прошло оперативно, но у Лагунцова в отряде накопилось немало дел, так что домой, на заставу, он возвращался под вечер.

В низинах по обе стороны от дороги уже копился туман, воровато тек вдоль шоссе. В невидимую щель под брезент крытого газика со свистом втягивался воздух — холодный, остро пахнущий сыростью и болотом. Жидкий поток машин с противотуманными подслеповатыми фарами почти беззвучно скользил по шоссе навстречу, не отвлекая Лагунцова от мыслей.

Молчал и Пресняк, по-своему понимавший озабоченность капитана. Уже за городом, когда позади остались трамваи и померк непривычно яркий свет жилых домов и витрин, он, не глядя, протянул начальнику заставы два пирожка в промасленной бумаге. Как знал, что за всеми делами в отряде капитан наверняка забудет про обед, заранее купил пирожки в солдатской чайной.

Пирожки напоминали о заставе, о доме. И Лагунцов представил, как едва часовой откроет ворота, по городку заставы вспыхнет и пробежит стремительный импульс — сообщение о его приезде. Словно наяву увидел, как сержант Дремов, назначенный дежурным, поправит на рукаве повязку с желтыми привычными буквами, мельком взглянет, закрыты ли пирамиды с оружием, все ли в порядке, и поспешит навстречу с докладом. Еще представил себе, как ночной повар Медынцев появится в амбразуре раздаточной, держа наготове тяжелый подстаканник с горячим чаем, будто с минуты на минуту ждал возвращения капитана…

Когда скрытая от посторонних глаз картина жизни заставы предстала перед капитаном, полная цвета и звуков, он удивился: надо же, как успел соскучиться за день!

Он невольно покосился на спидометр — стрелка почти без колебаний держалась на цифре 60. Пресняк перехватил взгляд капитана, чуть прибавил газу, по-прежнему строго удерживая машину на дорожном полотне.

Наконец в свете фар блеснула рубином звезда на широких въездных воротах городка. Лагунцов выпрыгнул из машины, неловко присел: нога попала на камень. Издалека кто посмотрит — чего доброго за позднего гуляку примет.

«А перед начальником отряда я, должно быть, тоже выглядел нелепо, — некстати припомнилось Лагунцову. — Ладно, с ним еще потолкуем. Я тоже мужик упрямый…»

Начальник отряда полковник Суриков был спокойный, уравновешенный человек. Говорил он мягко и так тихо, что в просторном конференц-зале, где обычно проходили совещания, его голос мог потеряться, если бы не микрофоны… Но наивно было бы судить о характере Сурикова только по его голосу. Если требовалось решить вопрос принципиально, голос Сурикова наполнялся невесть откуда берущейся твердостью и силой. Попробуй такого переубедить…

В этот день, едва офицеры начали расходиться после совещания, начальник отряда сам попросил Лагунцова задержаться. Извлек из папки знакомый лист, ткнул пальцем в рапорт Лагунцова:

— А почему, собственно, вы против отъезда Завьялова на учебу? Есть принципиальные возражения?

Лагунцов совсем не по-военному пожал плечами: да как сказать?..

— Тогда в чем же все-таки дело, Анатолий Григорьевич? — спросил Суриков, глядя на капитана сердито и недоуменно.

Что ж, Лагунцов попробует ответить. Не спеша, сдерживая волнение, начал он делиться наболевшим.

Склонив голову набок, Суриков внимал словам Лагунцова о том, сколько сил и энергии затратил он, начальник заставы, чтобы в Завьялове — человеке по природе кротком, даже застенчивом, умевшем с восторгом говорить о том, что его волновало, — едва наметились задатки настоящего офицера-пограничника, политработника. У него, замполита, здесь только-только прорезался собственный голос в отношениях с подчиненными, в службе, немного приоткрылась душа, характер, и будет просто несправедливо, горячо убеждал Лагунцов, не дать сейчас всему этому вырасти и окрепнуть…

Суриков не перебивал. Привыкший ежедневно решать десятки сложных проблем, неотложных вопросов, он спокойно отыскивал в горячих доводах начальника заставы рациональное зерно, некую центральную точку. Так ученый, отмежевываясь от частностей, докапывается до сути явления. Он полуулыбкой отозвался на запальчивые рассуждения Лагунцова о «душе», «характере», и капитан по едва уловимым признакам читал на лице Сурикова: все это, батенька, эмоции, детали, в общем, лирика, а дело где?

И Лагунцов как бы со стороны, чужими глазами посмотрел на себя и Завьялова: а действительно, где?.. Ему казалось — и при разговоре с Суриковым он лишь сильнее укрепился в этой мысли, — что за участок работы замполита он теперь может быть спокойным. Во всяком случае, мог. Ведь что там ни говори, а есть, есть же в замполите та самая «военная косточка», которую так ценил он, Лагунцов, в офицерах-пограничниках, в Сурикове, например… Пусть начальник заставы с замполитом еще не сработались, когда пятьдесят процентов успеха заставы принадлежат Лагунцову, его умению командовать, вести заставу в передовых, а пятьдесят законных — Завьялову — в умении превратить приказ не просто в железную формулу, а в сознательное, очень гибкое понятие, столь необходимое солдату и в бою, и в быту… Пусть этого пока что не произошло — впереди ведь еще столько времени совместной службы…

Но какого-то самого главного, самого веского довода недоставало рассуждениям Лагунцова, — Суриков хорошо это видел и чувствовал, как видит и чувствует учитель растерянность не приготовившего урок школяра.

— Так каковы все-таки мотивы? — спросил начальник отряда, перехватывая инициативу, беря разговор в свои руки.

— Замполит он еще молодой… Ему бы хоть годик еще побыть на заставе, — наконец сказал капитан, отводя глаза от настырного, всюду настигавшего взгляда Сурикова.

— Почему?

— Зацепиться тут сердцем надо… — ответил Лагунцов, разглядывая какой-то плакат за спиной Сурикова на стене конференц-зала. Зачем-то достал платок, но тут же положил его обратно, торопливо заговорил: — Конечно, я ценю, что к нам Завьялов попросился с другой заставы. Не каждый семейный офицер отважится ехать на отдаленную заставу, как это сделал Завьялов. Мог бы ведь и в отряде остаться, скажем, начальником клуба, ведь должность была свободна. Тут и удобств больше, и другие преимущества… Но… — Капитан, стремясь выразиться точней, поймал на себе пристальный, напряженный взгляд полковника Сурикова и умолк.

— Продолжайте, я слушаю…

А продолжать, собственно, было нечего. Ведь не скажешь Сурикову, что Завьялов нужен прежде всего ему, Лагунцову. Капитан боялся потерять в замполите свою будущую точку опоры, которая — Лагунцов это с горечью понимал и принимал — может ох как скоро ему потребоваться…

— Зацепиться тут ему сердцем надо, — повторил Лагунцов, с трудом отводя глаза от безликого плаката за спиной Сурикова. — Свое место обозначить… Люди-то у нас разные. Да и застава на горячем месте.