Федор Белохвостов - Поиски"Озокерита"

— Добре, — сказал дед.

— Вам надо идти с дедом, — обратился Козловцев к Тане.

— Хорошо.

— А сейчас зайдите на минутку, поговорим с предателем.

Козловцев, Морозенко и Таня вошли в большую комнату. Здесь было человек пятнадцать. В комнате облаком стоял махорочный дым. Тимофей Гордиенко сидел спиной к Тане за столом, на котором стояла керосиновая лампа, и шепотом что-то рассказывал соседу. Когда вошла Таня, все посмотрели на неё. Не повернулись только Гордиенко и его сосед. Таня подошла к предателю и положила руку ему на плечо.

— Тимофей Гордиенко, — произнесла она сдержанно. Гордиенко резко повернулся. — Узнаешь, предатель?

Лицо Гордиенко стало серым, он открыл рот, хотел что-то сказать, но Козловцев не захотел его слушать.

— Именем советского закона, — грозно произнес он, — за Клаву Долгорукову, за Пашку, за кровь наших людей…

В полутьме глухо прозвучал пистолетный выстрел.

— Взять всем оружие! — скомандовал Козловцев. Коротко обрисовав обстановку и боевую задачу, он разделил людей на две группы.

Первыми выскочили из сеней Козловцев и Морозенко и кинулись в разные стороны. За ними выбежали другие. Немцы открыли сосредоточенную стрельбу по дверям, но было уже поздно. С двух сторон их поливали свинцом из автоматов. Беспорядочно отстреливаясь, гитлеровцы столпились около автомашины. Кругом трещали выстрелы.

Ксения, Таня, Морозенко и еще один партизан бежали в глубь сада. Вдруг Таня, словно споткнувшись, упала на землю.

— Шо з тобою, голуба? — тяжело дыша, нагнулся к ней дед.

— Танюша! — бросилась к подруге Ксения.

— Кажется, я ранена… в ногу…

Таню подняли, подхватили под руки и снова побежали. Воздух потрясли два взрыва: как видно, партизаны подкинули под машину гитлеровцев противотанковые гранаты. Опять затрещали автоматы. Это продолжалось минут десять. Сплошной гул выстрелов оборвался двумя короткими очередями, и все стихло.

Ксения, Морозенко и один из партизан, поддерживая Таню, пересекли улицу и остановились около какого-то сарая.

— Тяжело тебе? Больно?

— Ногу уже не больно, руку больно, вот которую ты держишь. — Таня хотела пошевелить левой рукой, но не могла. — Пустите меня, я немного полежу.

— Ни, голуба, лежать неможна, неможна лежать, — возразил Морозенко. — Нам треба бигты до хутора. Грицько! — позвал он.

Сильными руками Грицько обхватил Таню, хотел поднять.

— Подожди, Грицько, — попросила Ксения. — Я не могу больше идти с вами.

— Я знаю. Иди, Ксения, — сказала Таня. — Я хорошо себя чувствую. Не беспокойся обо мне.

— Дедуся тебя не оставит. Он зиает хорошего врача А завтра я приду к тебе…

Ксения исчезла в темноте.

Партизан понес Таню. Шли они торопливо, молча. Где-то на другом конце города слышны были выстрелы, взрывы гранат.

Таня застонала.

— Стой, Грицько! — тихо сказал дед, и когда Грицько остановился, Морозенко спросил: — Боляче, голуба? — Затем он скинул с себя длинный кожух, расстелил его на земле, помог Грицько положить Таню, став на колени, нагнулся над девушкой. — Потерпы, серденько, трохы осталося йты нам. От скоро дийдемо до хутора. Внн тебе перевьяже. Вин хороший, наш дохтур. — Таня молчала. Дед припал ухом к ее груди и вскочил. — Горе таке! Беры, Грицько, за кожух та понесем…

…Во дворе дома, где жил профессор Виткович, девушку положили в сарае, на земле. Морозенко побежал в дом. Ему открыла прислуга, узнала его и впустила в прихожую.

— Як бы прохвессора побачыть? — задыхаясь, спросил дед.

В прихожую вошел взволнованный профессор.

— Вы ко мне? — спросил он, поправляя очки.

— Цэ я.

— А, старый знакомый! С чем пожаловали?

— Дило е.

— Какого-нибудь партизана принесли?

— Та вже ж…

— Где он?

— У вас тут никого нема чужих?

— Это неважно. У меня сидит мой коллега.

— А вин шо в себе представляе? Кому вин служить?

— Не беспокойтесь. Это наш человек. Самый надежный друг.

— Дило таке, одна дивчина тут е, дуже поранена.

— Так давайте ее сюда. — И профессор, опережая деда, выбежал во двор.

Иосиф Генрихович с помощью своего друга, хирурга Яна Дроздовского сделал Тане операцию, извлек пулю из ноги и наложил гипс на ногу и на руку. Виткович положил Таню в своем кабинете. Морозенко, отпустив Грицько, сам просидел на кухне до окончания операции. Когда ушел Дроздовский, дед вошел в кабинет Витковича, освещенный двумя большими лампами Профессор сидел около Тани и держал ее руку, проверяя пульс. Он поднял голову и посмотрел на деда.

— Вы еще здесь?

— Як вона? — вместо ответа спросил дед.

— Ничего. Сильная девушка. Я думаю, что все будет благополучно. Потеряла много крови, повреждены кости руки и ноги, но они срастутся.

— Куды ж цю дивчину зараз диваты?

— Никуда. Будет лежать здесь, в моем кабинете.

Дед подумал, почесал в бороде.

— А шо мени робыть?

— Мне кажется, вам надо идти отдыхать. Вы тут мне ничем не поможете.

— Ну, бувайте здоровеньки!

— До свидания. Зайдите денька через два.

Морозенко ушел.

Профессор продолжал сидеть возле Тани и держать ее руку. Он невольно залюбовался лицом Тани и вдруг вспомнил, что видел эту девушку в комендатуре, среди немцев. “Странно, — подумал профессор. — Кто она? Немка или русская?”

Таня открыла глаза. Она долго и недоуменно смотрела на Витковича, на его очки в золотой оправе.

— Вы в кабинете врача. В полной безопасности. Вам сделали операцию и наложили гипс. — Виткович произнес это мягким, ровным голосом, как привык разговаривать с больными. Он не выпускал ее руки, следил за пульсом. — Вы меня поняли? — спросил он, желая убедиться, как реагирует девушка.

— Да, — тихо подтвердила Таня.

— Вы русская?

Таня подумала и ответила:

— Да.

— Вы молодец. Вы хорошо… — профессор не договорил. Таня закрыла глаза, сознание снова оставило ее. “Нужна кровь”, — подумал он.

Виткович исследовал ее кровь, определил группу. В кабинет вошла жена.

— Я не заходила к тебе, знала, что ты занят. Плохо ей?

— Ранение тяжелое.

— Как жаль! Старик мне рассказал о ней. Она так много сделала хорошего! Неужели у нее безнадежное состояние? Неужели нельзя спасти её?

— Ей крайне нужна кровь, Юлюшка. Твоя группа подходит, но…

Женщина молча расстегнула пуговицы на кофточке и стала снимать ее…

После переливания крови состояние Тани улучшилось. Профессор и его жена сидели у постели девушки, не смыкая глаз.

— Ну, сколько раз тебе говорить, Юлюшка, иди ложись, — полушепотом убеждал профессор жену. — Нельзя же так! Тебе отдыхать надо, ты столько отдала крови — и сидишь. Пожалей себя.