Георгий Брянцев - Тайные тропы

Сильная боль в пояснице вынудила Никиту Родионовича лечь в кровать. Все хлопоты, которые обычно распределялись между обоими друзьями, теперь взял на себя один Андрей. Предстояло много дела. Прежде всего надо было сходить к Денису Макаровичу и согласовать с ним текст радиограммы на Большую землю, потом повидаться с Игнатом Нестеровичем и выяснить, в какое время он заступит на дежурство в пекарне, передать Леониду Изволину радиограмму, а Заломину и Повелко — кое-что из продуктов.

Грязнов любил такие дни. Обилие работы поглощало его целиком: он забывал про еду, про отдых, про необходимость готовиться к занятиям. После операции в Рыбацком переулке он оживился и с еще большим рвением стал выполнять поручения группы.

Выслушав указания Ожогина, Андрей торопливо вышел из дому. Ему хотелось самостоятельно решить стоящие перед ним вопросы. При Никите Родионовиче, внешне всегда спокойном, он чувствовал себя мальчишкой, школьником, робко высказывал свою точку зрения, иногда терялся. С первых же дней их совместного пребывания в городе — да, пожалуй, еще раньше, по пути в город — он почувствовал влияние Никиты Родионовича. После сближения с Ожогиным он часто начинал смотреть на вещи глазами друга. «И всегда Никита Родионович остается прав», — размышлял Андрей.

Андрей так увлекся своими мыслями, что не заметил, как его догнал Изволин.

— Сколько ни думай, пороха не выдумаешь, — приветливо улыбнулся старик. — Куда направился?

— К вам, Денис Макарович. А вы откуда в такую рань?

— Мое дело стариковское… Ревматизм донимает, сидеть не дает. Вот и прогуливаюсь.

Андрей понял, что Изволин уклоняется от ответа. Денис Макарович не из тех, кто будет чуть свет бесцельно бродить по городу.

У Изволиных на дверях висел замок. Денис Макарович, покряхтывая, нагнулся, пошарил рукой под плинтусом и извлек из щели ключ.

— А где же Пелагея Стратоновна? — поинтересовался Андрей.

— Не ведаю…

С содержанием радиограммы Денис Макарович согласился. В ней сообщались фамилии выявленных предателей.

— Игната сейчас дома нет, — предупредил Изволин. — Ты иди к Заболотько и подожди его. Он туда явится.

— Хорошо, — ответил Андрей. — Мне им кстати кое-что передать надо. — И он показал на сверток.

— Ты подробности насчет Тряскиной слышал? — спросил Изволин.

— Знаю только, что она была ранена, что два раза был у нее в больнице начальник гестапо Гунке: подробно расспрашивал, велел поместить в отдельную палату. Не будь ранений, Тряскина, очевидно, так и не выкрутилась бы. А Родэ? Наповал? — в свою очередь, поинтересовался Грязнов.

— Наповал! — махнул рукой Денис Макарович. — Игнат влепил в него три штуки.

Единственный сын Игната Нестеровича Тризны Вовка, в котором и мать и отец не чаяли души, болел брюшняком и лежал сейчас в нетопленой комнате. Сама Евгения Демьяновна готовилась снова стать матерью. За ее здоровье Тризна опасался. Евгения Демьяновна часто теряла сознание и подолгу не приходила в себя: сказывались голод, нужда и вечные волнения, вызванные боязнью за мужа, шедшего на самые опасные предприятия.

Игнат Нестерович и Андрей стояли у постели больного. Малыш бредил. Его ввалившиеся щеки пылали жаром, глаза напряженно, но бессмысленно перебегали с одного предмета на другой. Вовка то и дело высвобождал из-под одеяла худые руки, силился встать, но Игнат Нестерович укладывал его на место и укрывал до самой шеи.

— Спи, карапуз мой… закрой глазки, родной… Мальчик опять сбрасывал одеяло, бормотал что-то про скворцов, жаловался на убежавшего из дому кота Жулика, просил пить…

Бледная, едва стоявшая на ногах Евгения Демьяновна поила его с ложечки кипяченой водой.

— Женя скоро ляжет в больницу. Кто же с Вовкой останется? — сокрушался Тризна. — Придется, видимо, отнести к деду.

Дед — отец Евгении Демьяновны, шестидесятидвухлетний старик, разбитый параличом — жил недалеко от них в собственном домике. Тризна не раз упрашивал старика оставить домишко и перебраться к нему, но тот наотрез отказался. «Тут моя подружка померла, — говорил он, — тут и я богу душу отдам».

— Сможет ли он за Володей ухаживать? — с сомнением покачал головой Грязнов.

— Дать лекарство и покормить сможет. Старик он заботливый и по дому без посторонней помощи передвигается… Ну что же, полезем к Леониду, — вздохнув, предложил Игнат Нестерович. — Женя, пойди к калитке, посмотри…

Леонид Изволин обрадовался приходу Андрея, так как давно уже его не видел.

— Какой тебя ветер принес? — крепко пожимая Грязнову руку, спросил он.

— Дела привели.

Андрей уселся на жесткую койку Изволина и только тут заметил стопку уже отпечатанных и окаймленных аккуратной узенькой рамкой листовок.

«В Полесской области, — прочел Андрей, — оккупанты полностью уничтожили населенные пункты: Шалаши, Юшки, Булавки, Давыдовичи, Уболять, Зеленочь, Вязовцы. В Пинской области только в трех районах сожжено сорок три деревни и умерщвлено четыре тысячи стариков, женщин и детей. В селе Большие Милевичи фашисты убили восемьсот человек, в Лузичах — семьсот, в деревне Хворостово в церкви во время служения были сожжены все молящиеся вместе со священником…»

— Мерзавцы! — прерывая чтение, прошептал Грязнов. — А насчет освобождения Новгорода, Красного Села и Гатчины тебе известно?

— Конечно. У меня же связь с Москвой.

— А насчет второго фронта что там, в эфире, слышно? Кожа на лбу Леонида собралась в морщинки.

— Пока второй фронт заменяется свиной тушонкой. Как-нибудь одолеем Гитлера и без союзников.

— Безусловно одолеем. — Андрей вынул текст телеграммы и передал ее Леониду: — На сегодняшний сеанс.

Изволин быстро пробежал текст глазами и, присев к столику, начал зашифровывать.

Андрей осмотрел погреб. Все было попрежнему: в нишах лежали взрывчатка, боеприпасы, капсюли, запальный шнур; на стене висели винтовка и автоматы. Только в углу он заметил что-то новое. Там стояли большие кумачовые флаги на длинных древках.

— Для чего это? — полюбопытствовал Андрей, обращаясь к Тризне, сидевшему рядом с ним.

Но ответа не последовало. Игнат Нестерович, упершись локтями в колени и положив голову на руки, казалось, дремал. Его большие, широко открытые глаза смотрели в одну точку. Может быть, он размышлял о сыне, мечущемся в жару, или о жене, подавленной нуждой и горем. «Совсем плох», — подумал Андрей и отвернулся.

В глубокой тишине слышалось только постукивание ключа передатчика. Леонид принял две телеграммы и передал одну.

— Всё! — сказал он наконец и сбросил с головы наушники. — Теперь расшифруем, что говорит Большая земля.

Игнат Нестерович встряхнулся и обвел глазами погреб.