Оливер Боуден - Покинутый

Он мрачно усмехнулся:

— Вы хотите знать, почему я забочусь о моих ближних, не так ли? И не занимаюсь ли я этим, чтобы достичь высшего блага?

— А разве нет?

— Может быть. Но мною двигало не это. Нет. все гораздо проще: мне нравятся деньги.

— Есть другие пути к успеху, — сказал я.

— Да. Но существует ли товар, более ходовой, чем жизнь? Ничего нет дороже, и ничего нет желаннее. И никакая цена не остановит никого из людей, потому что они страшатся внезапной и неотвратимой смерти.

Я поморщился.

— Ваши слова ужасны, Бенджамин.

— Но справедливы.

Сбитый с толку, я спросил:

— Вы ведь давали клятву помогать людям?

— В моей клятве не говорится о цене. Просто я требую компенсации, справедливой компенсации, за мои услуги.

— А если у человека нет средств?

— Тогда пусть ему помогают другие. Разве пекарь дает хлеб нищему задаром? А портной предлагает платье женщине, которая не в состоянии заплатить за него? Нет. Почему же я должен?

— Вы сами сказали, почему, — заметил я. — Нет ничего дороже жизни.

— Верно. Тем больше оснований, чтобы каждый позаботился о средствах, чтобы сохранить ее.

Я искоса глянул на него. Он был молод — моложе меня. И я попытался вспомнить, был ли я когда-нибудь таким, как он.

Потом мои мысли вернулись к более насущным заботам. Сайлас непременно станет мстить за то, что произошло на складе, мы все это понимали; его ответный удар был лишь вопросом времени. Мы собирались в «Зеленом Драконе», пожалуй, самом приметном месте в городе, поэтому если он захочет поквитаться, найти нас будет нетрудно. Но у меня много опытных фехтовальщиков, и ему придется над этим поразмыслить, так что мне нет нужды пускаться в бега или уходить в подполье.

Уильям рассказал Бенджамину, что мы планируем — напасть на работорговца, чтобы снискать благосклонность могавков — и Бенджамен весь подался вперед.

— Джонсон уведомил меня, что вы затеваете, — сказал он. — Как бывает в таких случаях, человек, у которого я был в плену, и есть тот, кого вы ищете. Его зовут Сайлас Тэтчер.

Мысленно я чертыхнулся, почему мне раньше это в голову не пришло. Конечно же. Не только меня, но и Чарльза словно подбросило.

— Этот неженка — работорговец? — недоверчиво спросил он.

— Пусть его слащавая речь не вводит вас в заблуждение, — сказал Бенджамин, кивая. — Я никогда не встречал существа более злобного и порочного.

— Что вам известно о его делах? — спросил я.

— У него под началом по меньшей мере сотня человек, и больше половины из них — красные мундиры.

— И все это ради нескольких рабов?

В ответ Бенджамин рассмеялся.

— Вряд ли. Он командует Королевским отрядом, который охраняет Форт Саутгейт.

Я был озадачен.

— Но если у Британии есть возможность оттеснить французов, ей надо искать союза с туземцами, а не порабощать их.

— Сайлас заботится только о своем кошельке, — откликнулся из-за своей конторки Уильям. — Ему безразлично то, что его действия вредят Короне. Пока его товар востребован, он будет его добывать.

— Тогда у нас есть все основания остановить его, — мрачно сказал я.

— Я общаюсь с местным населением каждый день, пытаясь убедить их, что мы именно те, кому они могут доверять, — добавил Уильям, — что французы просто используют их, как орудие, которое они бросят, как только одержат верх.

— На фоне действий Сайласа ваши слова ничего не стоят, — вздохнул я.

— Я пытался объяснить, что у нас нет с ним ничего общего, — Уильям печально посмотрел на меня. — Но на нем красный мундир. Он командует фортом. Поэтому для местных я либо врун, либо сумасшедший. а скорее всего, и то и другое вместе.

— Не отчаивайтесь, брат, — подбодрил я его. — Если мы принесем им его голову, они поймут, что ваши слова были правдой. Для начала нам надо найти способ пробраться в форт. Я обдумаю это. И еще надо познакомиться с последним новичком.

Тут оживился Чарльз.

— Это Джон Питкерн. Я провожу вас к нему.

Мы очутились на окраине города в военном лагере, где красные мундиры тщательно проверяли всех, кто приходит и уходит. Это были солдаты Брэддока, и я удивился, что не встретил никого из тех, с кем когда-то сражался плечом к плечу.

Но я понял, почему; обращение было жестоким, солдаты были наемниками, из бывших осужденных, из беглых, а такие недолго засиживаются на одном месте. Навстречу нам шагнул солдат, небритый и жалкий, несмотря на свой красный мундир.

— Изложите ваше дело, — сказал он, бегло глянув на нас с явным неудовольствием.

Я только собрался ответить, но тут Чарльз выступил вперед и сказал, показав на меня:

— Новобранец.

Часовой отошел в сторону.

— Еще одно полешко для костра? — ухмыльнулся он. — Проходите.

Мы прошли в лагерь.

— Как это вам удалось? — спросил я Чарльза.

— А вы забыли, сэр? Я ведь подчиняюсь генералу Брэддоку, если только не служу вам.

Мимо прогромыхала повозка, выезжавшая из лагеря, которой правил солдат в широкополой шляпе, и мы посторонились, чтобы пропустить гурьбу прачек, перешедших нам дорогу. Повсюду виднелись палатки, а над ними, как одеяло, стлался дым костров, разложенных вокруг лагеря и поддерживаемых солдатами и детьми, лагерной обслугой, чьей заботой было варить кофе и готовить еду для своих верховных повелителей. На веревках перед палатками висело выстиранное белье; вольнонаемные под присмотром конных офицеров грузили на деревянные повозки ящики с припасами. Мы видели группу солдат, которые вытаскивали из грязи застрявшую пушку, и других солдат, которые укладывали штабелями ящики, а на центральном плацу под не слишком отчетливые крики офицера маршировали два или три десятка красных мундиров. Осмотревшись, я поразился тому, насколько лагерь, без сомнений, являл собой работу Брэддока, каким я его помнил: деловитость и упорядоченность, муравьиное хозяйство, тигель дисциплины. Любой посетитель испытал бы доверие к Британской армии и к ее командирам, но если бы вы вгляделись глубже или если бы издавна знали Брэддока, то ощутили бы негодование, источаемое всей округой: солдатам было от чего возмутиться в этой деловитости. Они работали не из чувства гордости за свои мундиры, а под гнетом жестокости.

Рассуждая о которой. Мы подошли к одной из палаток и у самого ее полога я услышал, с мурашками по телу и ужасно неприятным ощущением в животе, что голос, кричавший что-то, принадлежит Брэддоку.

Когда мы с ним виделись в последний раз? Несколько лет назад, когда я уезжал из Колдстрим, и никогда еще я так не радовался расставанию с людьми, как в тот день, когда расстался с Брэддоком. Я бы нарушил узы товарищества и добился бы, чтобы он ответил за свои преступления, свидетелем которых я стал, пока служил там, — преступлений жестоких и бесчеловечных. Но я не учел тех связей, что пронизывают Орден; не учел непоколебимую веру в Брэддока со стороны Реджинальда; и в конце концов мне пришлось примириться с тем, что Брэддок ни за что не ответит. Мне было неприятно. Но пришлось согласиться. И просто держаться от него подальше.