Оливер Боуден - Покинутый

— Ясно. А он не ошибается? Точно ли великий визирь задумал отомстить?

— Великий визирь назвал его «крестьянин, сын крестьянина».

— Похоже, что действительно задумал.

Холден усмехнулся.

— Верно. И так как наместник опасается покушения, он увеличил стражу во всем городе и особенно во дворце. Видите всех этих людей?

Он указал на возмущенных горожан неподалеку, торопливо пересекавших наш путь.

— Да.

— Торопятся посмотреть казнь. Дворцового шпиона, конечно. Асад-паша аль-Азем видит их повсюду.

На небольшой площади, запруженной народом, мы увидели, как обезглавливают человека. Он умер с достоинством, и толпа одобрительно взревела, когда отрубленная голова покатилась по черным от крови доскам эшафота. Ложа наместника над площадью была пуста. Он оставался во дворце и, по слухам, не отваживался показываться на людях. Когда все кончилось, мы с Холденом повернулись и медленно направились к дворцу, а там неторопливо прошлись вдоль стен, отметив четырех часовых у главных ворот и еще нескольких возле соседних арочных.

— А внутри? — спросил я.

— Там две части: харамлик [12] Харамлик (арабск. харам- запретное место) — в странах Ближнего и Среднего Востока женская половина дома, недоступная для посторонних. Так же — гарем. и саламлик [13] Саламлик — мужская часть дома, доступная и для чужих. . В саламликепокои для гостей, залы для приемов и развлечений, но мисс Дженни держат в харамлике.

— Если она там.

— Она там, сэр.

— Вы уверены?

— Бог свидетель.

— Почему ее увезли из Топкапи? Вы узнали?

Он глянул на меня, и лицо его неловко дрогнуло.

— Ну, у нее ведь возраст, сэр. Сначала она ценилась высоко, пока была моложе; по исламскому закону нельзя лишать воли других мусульман, поэтому большинство наложниц — христианки, захваченные, по большей части, на Балканах, и если мисс Дженни была, как вы говорили, миловидной, то я уверен, она была выгодной добычей. Беда в том, что в них нет недостатка, а мисс Кенуэй — ей ведь уже за сорок, сэр. Она уже давно не наложница; она не больше чем служанка. Разжалована, так сказать, сэр.

Я осмысливал это, пытаясь представить, что та Дженни, которую я знал когда-то — красивая и властная — ныне занимает такое низкое положение. Почему-то я воображал ее прекрасно устроенной и сметающей влиятельные фигуры османского двора, может быть, кем-то вроде королевы-матери. А вместо этого она была здесь, в Дамаске, в доме потерявшего фавору наместника, который сам вот-вот будет смещен. Что станется со слугами и наложницами смещенного наместника? Я попытался угадать. Вероятно, их ждет та же участь, что и того бедолагу, которого сегодня обезглавили на наших глазах.

— А какая стража внутри? — спросил я. — Не думаю, что в гарем пускают мужчин.

Он покачал головой.

— В гареме стража из евнухов. Операция, делающая их евнухами, кровавый ад, сэр, вы не захотите даже слушать об этом.

— Но вы все равно расскажете?

— Ну, а почему я должен нести это бремя в одиночку? Они выдирают гениталии с кровью и закапывают парня в песок по самую шею на десять дней. Лишь один из десяти этих страдальцев остается в живых, и эти ребята лютее лютого.

— Ясно, — сказал я.

— И еще кое-что: там, в харамлике, где живут наложницы, есть бани.

— Бани?

— Да.

— Что вы хотите сказать?

Он остановился. Глянул по сторонам, щурясь от солнца. Довольный тем, что рядом никого нет, он ухватился за железное кольцо, которое я даже не заметил — так хорошо оно скрывалось в песке под нашими ногами — и дернул его вверх, открыв люк и явив мне каменные ступени, ведущие в темноту.

— Живее, сэр, — усмехнулся он, — пока не вернулся часовой.

Мы спустились вниз и осмотрелись — осторожно и внимательно. Было темно и почти ничего не видно, но с левой стороны доносилось журчание какого-то потока, а прямо перед нами шел туннель, используемый или как водовод, или как средство для его обслуживания, или и для того и для другого.

Мы молчали. Холден порылся в кожаном мешке и достал вощеный фитиль и огниво. Он зажег фитиль, зажал его в зубах и достал из мешка еще и небольшой факел, который тоже зажег и поднял над головой, осветив все вокруг слабым оранжевым светом.

И правда, слева от нас был акведук, и в темноте исчезал неровный туннель.

— Он ведет прямо во дворец, под бани, — прошептал Холден. — Если я не ошибся, мы попадем в зал с бассейном пресной воды, под главными банями.

Я лишь удивленно выговорил:

— Долго же вы таили это.

— Иногда козырь в рукаве не помешает, сэр, — он просто просиял от удовольствия.

— Я буду впереди, ладно?

Он вел меня и за всю дорогу не проронил ни слова.

Факелы выгорели, мы бросили их, запалили новые и продолжили путь. Наконец впереди показался просторный мерцающий зал, и первое, что мы увидели, — бассейн с мраморными стенами, вода в котором была такой прозрачной, что казалось, она сияет в тусклом свете, проникавшем из открытого люка, к которому вели несколько ступенек. Второе, что мы увидели, был евнух, стоявший на коленях, спиной к нам, и набиравший из бассейна воду кувшином. В высоком белом колпаке и ниспадающих одеждах. Приложив к губам палец, Холден глянул на меня и стал было красться вперед, но я придержал его за плечо. Нам нужна была одежда евнуха, и пятна крови нам ни к чему. Это был человек, стороживший наложниц при османском дворе, а не какой-нибудь красный мундир из Бостона, и кровь на его одежде просто так не объяснишь. Поэтому я тихонько задвинул Холдена в туннель и, бессознательно разминая пальцы и пытаясь сообразить, где у евнуха сонная артерия, приблизился к нему, когда он уже наполнил кувшин и встал, чтобы уйти.

И тут я шаркнул сандалиями. Звук был крошечный, но эхо вышло такое, словно рядом извергся вулкан, и евнух вздрогнул.

Я замер и мысленно проклял эту обувь, а он, чуть наклонив набок голову, смотрел вверх, на люк, и пытался определить, где источник шума. Там он ничего не увидел и тоже замер, потому что до него дошло, что если звук раздался не сверху, значит, он раздался. Он глянул по сторонам.

Его внешность — одежда, осанка, коленопреклоненная поза, в которой он наполнял кувшин — словом, ничто в нем не предвещало, что он может действовать быстро. И умело. И тем не менее, он рывком развернулся и присел, а я лишь краем глаза успел заметить его кулак с кувшином, махнувший в меня, да так проворно, что запросто сбил бы меня с ног, если бы я, в свою очередь, не щегольнул бы таким же проворством и не увернулся бы.

Я уклонился, и только. Когда я отпрянул от второго удара кувшином, евнух за моей спиной заметил Холдена. Он кинул быстрый взгляд на каменную лестницу, его единственный выход. Он взвешивал варианты: бежать или драться. Он выбрал драться.