Борис Перелешин - Заговор Мурман-Памир

Вздымая легкую прозрачную в сумерках пыль из-под копыт, всадник прорезал русский город и выехал в старый, в район Чатака.

Здесь томаша гудела вовсю. Дервиш в лохмотьях бросил щепотку священных трав в курильницу и поднес благословенный дым к лицу всадника. Тот пробурчал несколько приветственных слов.

Женщины без сеток на лице, но закутавшись в покрывало, толпились у деревянной решетки, за которой шла томаша, заглядывали внутрь, войти же они не смели. Свернув в узкий переулок, всадник из гама и света сразу попал в цепкие объятия глины, луны, духоты, бурьяна и пыли. Он постучался.

Старик, открывший дверь, отскочил. Всадник прошел на середину потопленного в луне двора. Здесь жена хозяина сидела, открытая, без паранджи, но она только склонилась, опустить паранджу не смела. Перед лицами, особо почитаемыми, как перед святыми, женщина не должна закрываться.

— Как ездилось тебе, повелитель?

— К делу, к делу, Муланимат! Не слова надо говорить, а дело делать! Степной телеграф, знаешь?

— Степной? Телеграф?

— Так говорится. Это, когда идет от аула к аулу важная весть. Киргиз скачет прямо без дороги по звездам, и только доскакал до аула, кричит уже, а другой киргиз садится на неоседланную лошадь и скачет дальше. И так доходят вести по степи скорее поезда и скорее телеграфа.

— Знаю, господин, это я знаю!

— Сейчас уезжает большой поезд на Москву. В поезде Чека едет самый главный, он быть в Москве не должен! Посылай сыновей, Муланимат, в степь.

— Понимаю, господин, понимаю. Я пошлю сказать тем, которые сторожат у плохой железной дороги там, где плохая выходит на хорошую.

Всадник снова сел на коня. Одновременно молодой узбек на неоседланной лошади карьером поскакал по переулку по направлению к степи.

Постепенно воздух наполнялся поющими мелодиями. На крышах мечетей били в глиняное обтянутые кожей барабаны. Полночь. Томаша кончается. Мирными звуками муллы отгоняют злых духов от правоверных. Спать и поститься до следующего заката! Быстро воцарилась тишина. Всадник глубоко вздохнул, лицо его, освещенное звездами, стало спокойно. Он ехал не спеша, уронив поводья, в отдаленное предместье, Занги-Ата. Кругом покой, тени, глинянозолотая рябь, теплое сонное дыхание растрескавшихся от дневного зноя душных переулков.

Степь же лежала, необъятная, неподвижная, придавленная низкими мутными звездами, словно огромная каменная плита с выгравированными по ней золотыми знаками. Ни одна травинка не шевелилась. Как тень, как кошка, в огромных, выше пояса, цветущих маках, с холма на холм, на распластанном, неоседланном коне шуршал и пропадал бесследно киргиз, неслышимый, невидимый в нескольких шагах, словно порыв ветра. Только один раз, когда большая крылатая тень, при ясном без единой тучки небе, вдруг накрыла его, он задрожал и поднял голову, но в клубящемся лунно-звездном хаосе наверху ничего нельзя было разглядеть.

Даль отодвинулась и стала серой. У маленькой степной станции «Туркестан», там, где недостроенная железная дорога на Аули-Ата отходит от Оренбург-Ташкентской линии, на груде песка лежало около десятка сонных ленивых киргизов. Ждали ли они поезда, просто ли спали. Но косые глаза лениво посматривали на пути, на платформу.

Неясные красные пятна прорезывающегося на востоке солнца легли на сырой холодный песок. Окутанный белыми облаками, задрожав, остановился у станции спящий в эти утренние часы, сонный пассажирский поезд.

— Откуда это киргизов понаперло? Кондуктор!

Крадучись, то случайно, то быстро, быстро перебегая под вагонами, вылезая из под площадок, киргизы заполнили служебный вагон и соседний штабной.

Заглядывали в лица спящих, шушукались между собой. Кондуктора толкали их, киргизы топтались. Но где, где? Не могли найти то, что искали.

— Чего ищете? Откуда вы?!

Высокий заспанный узбек в белом халате узнал некоторых из киргизов.

Они кинулись к нему.

— Файзиходжа, ты тут едешь! Где Чека поехал, из Москвы который, тут он должен быть!

Узбек смотрел на них удивленно.

— Не знаю, такого здесь не было!

И вдруг весело захохотал.

— Из Москвы приехал? Знаю, знаю. Так вы его ищете? Да откуда вы прискакали? Устали верно? Ха, ха, ха…

— Да ты что смеешься?

— Большой Чека! Знаю, он хотел ехать, из-за него поезд задержали, только он не поехал! Аэроплан, знаешь, птица большая! Ну, так вот, сегодня в ночь птица большая летела через степь!

— Ну, ну, — закивал головой один из киргизов.

— Так это он летел, понимаешь! Он сейчас уже в Перовске, там садится в большой поезд, скорый, который вчера утром ушел. А вы его ловить, что ли, хотели! Теперь уже никак не поймаете!

Раздосадованные, сконфуженные киргизы поодиночке выходили из вагона.

— Переваливая через Заалтайский хребет, дважды переходил Вахш, не дошел до ледяного озера Кара-куль одного перехода, чуть не устроил на Памире полную советскую республику, с лошади на поезд на полном ходу перемахнул, били меня, ловили меня, связывали, кололи и стреляли в меня, и чего только не делали! А получил я всего-навсего один московский адресок!.. Но и этим доволен! Только подробности в другой раз, сейчас устал, как никогда, и в Москву надо ехать. Как дело обстоит с поездом?

Окно было затянуто диким виноградом, на столе в глиняных плоских чашечках дымился чай, лежал урюк, сидело несколько человек в гимнастерках и тюбетейках, все же вместе это называлось Турчека.

— Железная дорога плоха, поезда — черепашьим шагом, пути расшатаны, починка не производится! Но есть хуже сведения: чехо-словаки! Серьезная контрреволюция?

— В каких же это местах?..

— На Волге. Если ехать, надо ехать скорее.

— Специальный поезд пустить?

— А может, к пассажирскому прицепитесь?

— Нет, это мне не с руки. Скорый когда у вас ходит?

— Сегодня утром ушел!

— Мм… надо бы его догнать! Вот что! Аэроплан есть?

— Есть!

— Лечу до встречи с поездом на аэроплане! Есть такое дело?

— Что ж, аппарат устроим! Завтра в Перовск попадете за 2 часа до прихода скорого.

Бурундук кристально вглядывался в подходившего нового человека.

— Вы ли это? Какими судьбами?

Да, это был, несомненно, он, товарищ Бенор, ответственный работник Всероссийской Чрезвычайки, отлично всем там известный, маленький человечек, с угловатыми, отрывистыми движениями и рыжей шапкой волос, подвижной, стремительный, нервный, неутомимый игрок в шахматы, блестящий рассказчик анекдотов и великолепный работник.

— Да что это с вами? Осунулись, похудели, изменились?

Лицо Бенора сгорало каким-то внутренним, еле чувствуемым огнем, кожа стала прозрачной, тонкой. В потоке ослепительного солнца, в котором он, жмурясь, стоял, и лицо его, и рыжие волосы казались плывущими, тонкими. Вот-вот все это рассыплется. Но глаза, глубоко запавшие, были всегдашними, насмешливыми и бегающими.