Рафаэль Сабатини - ПСЫ ГОСПОДНИ

Сантойо не знал про горе настоятеля Санта Крус, не знал и то, как вовремя приспела история с несварением. Рамон де Чавес, старший брат настоятеля, глава достойного семейства, чьим украшением являлся и настоятель, был одним из восьми сеньоров, заключенных в Тауэр, и его жизнь висела на волоске из-за бесчеловечности английской королевы и упрямства и гордыни испанского короля. Когда явился Сантойо, настоятеля одолевали мучительные мысли о том, как опасно и тщетно служение королям. Одновременно он искал практические способы воздействовать на Филиппа, чтоб спасти брата от смерти на плахе.

Приход Сантойо был словно ответ на молитвы, вознесенные им прошлой ночью. Он открыл настоятелю возможность обсудить это дело с королем, не будучи заподозренным в своекорыстных интересах. Он слишком хорошо знал низкую душу короля, чтобы лелеять какую-то надежду тронуть его мольбой.

Проблема была в том, что король обычно исповедовался по пятницам, а сегодня был понедельник. Настоятель напомнил себе, опять же, беспокоясь о судьбе брата, что в четверг в Толедо состоится аутодафе. Англичанку, причину всех бед, сожгут как ведьму или еретичку, а, может быть, за то и другое. Настоятель понимал: как только англичанка сгорит на костре, каков бы ни был дальнейший ход событий, ничто не спасет его брата от топора.

Итак, как видите, сложилась прелюбопытная ситуация: Генеральный инквизитор, движимый беспокойством за судьбу племянника с одной стороны, и настоятель Санта Крус, тоже инквизитор веры, движимый братской любовью с другой, затевают интригу, чтобы помешать делу святой инквизиции.

Настоятель, выразив озабоченность состоянием короля, предоставил Сантойо самому убедить его величество как можно скорей послать за исповедником. Желая вознаградить такое рвение и верность королю, отметить и поощрить ревностность Сантойо в делах религии, настоятель щедро одарил и благословил королевского слугу. Теперь Фрей Диего с большей уверенностью дожидался вызова к королю.

Сантойо взялся за дело хитро и отложил разговор до тех пор, пока не предоставится благоприятная возможность.

Филипп II по обыкновению корпел над документами в своем кабинете-келье. Сантойо принимал у него документы, присыпал, если требовалось, порошком и передавал секретарям, не спуская глаз со своего хозяина.

Тем временем король прекратил работу, вздохнул и устало провел рукой по бледному лбу. Потом он потянулся за следующим документом из пачки, лежавшей справа на столе, но не смог его вытянуть. Король повернулся и увидел, что Сантойо придерживает пергамент рукой и озабоченно всматривается ему в лицо.

– В чем дело? – послышался монотонный, похожий на гуденье насекомого, голос короля.

– Не хватит ли на сегодня, ваше величество? Вам ведь немоглось ночью. Вы, видать, притомились, ваше величество.

Сантойо никогда ничего подобного себе не позволял, это граничило с нахальством. Король глянул на него бесцветными холодными глазами и тут же опустил их, он не мог вынести даже взгляда слуги.

– Притомился? – промямлил король. – Я?

Но предположение повлияло на болезненное хилое тело. Он убрал руку с пергамента, откинулся на стуле и закрыл глаза, чтобы, сосредоточившись на своем состоянии, определить, правду ли говорит слуга. Филипп подумал, что он и вправду устал, и открыл глаза.

– Сантойо, что сказал о моем здоровье Гутьеррес?

– Похоже, решил, что вы перебрали пирожных…

– Кто сказал ему, что я ел пирожные?

– Он выспрашивал у меня, что вы ели, ваше величество.

– И он, желая скрыть собственное невежество, прицепился к пирожным. Осел! Какой бестолковый осел!

– Я ему так и сказал, ваше величество: вы, мол, заблуждаетесь.

– Ах, вот как! Ты сказал, что он заблуждается. Смотрю, ты прямо в лекари метишь, Сантойо!

– И лекарем быть не нужно, ясно, отчего вам неможется, ваше величество. Я так и сказал Гутьерресу: дело не в желудке, тут дело духовное.

– Молчи, дурак! Что ты знаешь о моем духе?

– То, что слышал от вас, ваше величество, когда вас прихватило ночью. – И торопливо добавил. – Фрей Диего де Чавес сказал вам что-то в пятницу. Его слова не давали вам покоя, ваше величество. Пусть настоятель Санта Крус исцелит рану, которую сам же и нанес, и вернет покой душе вашего величества.

Напоминание разбередило душу короля. В памяти всплыл образ, с тех пор преследовавший Филиппа. В то же время он убедился в проницательности Сантойо. Король пробормотал что-то невнятное, потом взял себя в руки и снова потянулся за документом. На сей раз Сантойо не рискнул помешать ему. Но пока он писал свою резолюцию, Сантойо быстро переворошил кипу бумаг, и пергамент, лежавший внизу, оказался сверху.

Так Сантойо еще более зримо проявил свою проницательность. Прекрасно сознавая, что тревожит короля, какой взрыв ярости и страха, какое противодействие вызвало письмо королевы Елизаветы, он заключил: надо эти чувства подогреть, тогда его величество будет искать утешение у исповедника, как и было задумано.

Письмо, которое он счел нужным положить сверху, руководствуясь принципом: куй железо, пока горячо, было от герцога Медины Сидония, возглавившего гибельный поход против Англии. Оно очень кстати пришло в то утро.

Опальный герцог скромно извещал короля Филиппа, что продал одно из своих поместий, чтобы собрать огромную сумму выкупа за отважного адмирала Педро Валдеса. Это была его малая лепта, писал герцог, и просил расценить ее как выражение любви и преданности, искреннего желания вернуть на службу Испании ее самого талантливого адмирала.

Письмо задрожало в помертвевшей королевской руке. Он откинулся на строгом монашеском стуле, закрыл глаза и застонал. Потом так же внезапно открыл их и разразился воплями:

– Безбожница! Незаконнорожденная тварь! Проклятая еретичка! Дьявол, оборотень!

Сантойо участливо склонился над хозяином.

– Ваше величество! – прошептал он.

– Я болен, Сантойо, – задребезжал монотонный голос. – Ты прав, я больше не буду работать. Дай руку.

Тяжело навалившись на слугу и опираясь на палку с другой стороны, король вышел из комнаты. Сантойо, будто невзначай, снова упомянул Фрея Диего де Чавеса, осведомившись, не желает ли его величество получить совет исповедника. Его величество приказал ему помалкивать, и Сантойо не решился настаивать.

Ночью король снова плохо спал, хоть и не ел накануне пирожных, – по крайней мере, на них нельзя было свалить вину. Вероятно, страшные видения, вызванные несварением желудка в воскресенье, отпечатались в мозгу и теперь повторялись без постороннего влияния. Впрочем, их появлению, несомненно, способствовало письмо Медины Сидония об отправке выкупа за отважного Валдеса – его голова чаще всего напоминала о себе в воображаемой кровавой груде на королевских коленях: либо она первой упадет на плахе, либо королева Елизавета возвестит, смеясь, что принудила Филиппа Испанского подчиниться.