Александр Казарновский - Поле боя при лунном свете

– Есть у тебя оружие?

– Конечно, – убежденно отвечал я.

Она облегченно улыбалась и широким жестом приглашала меня в лимузин. Однако через несколько минут начинала подозрительно косить, обнаружив, что на поясе у меня кобура не болтается, а в руках нет ничего, кроме какой-то книжки.

– А где же твое оружие? – бывало, не выдерживала она уже на подступах к Городку.

– Вот, – гордо отвечал я и демонстрировал ей молитвенник.

Я взмолился Вс-вышнему, чтобы он послал мне тремп, и тотчас же перед нами затормозила маршрутка. Водитель, а возможно, и хозяин ее – мужик в черной кипе и вот с такими пейсами, судя по эмоциональности, явный хасид, призвал – я даже не подберу другого слова – посетить салон его перевозочного средства.

– Сколько жертв? – спросил я у девушки в розовых брюках, примостившейся на заднем сидении слева от меня (справа, у окна, оказался тот самый юноша в желтом талите ).

– Тридцать, – отвечала она. – Из них трое убитых, включая террориста.

– Имах шмо! – Да будет он проклят! – с чувством заключил я. При этом парень в цицит , до того смотревший в окно, слегка повернул голову в мою сторону, и во взгляде его мне почудилось легкое презрение.

– Сволочи! – воскликнул милуимник , усевшийся впереди. – Какие же они сволочи!

– Действительно! – возмущенно поддержала его красотка лет тридцати, явно «русская» репатриантка. – Чего им не хватало? Работа благодаря нам у них появилась, торговля стала развиваться, Бидию – она ткнула пальцем в сторону пыльного окна, за которым проплывала деревня, ставшая в годы перемирия с арабами центром торговли с многомиллионным оборотом – называли прообразом «Нового Ближнего Востока»…

– Уже стрельба вовсю велась, а наши продолжали ездить туда, пока их убивать не начали, – добавил милуимник .

– Государство им со дня на день должны были дать, – вставила девушка в розовых брюках. – От Иудеи, Самарии и Газы им предлагали девяносто восемь процентов…

– Ничего им не надо, – заключила репатриантка. – Устроили интифаду, – просто из ненависти. Всё разрушено – экономика, структуры. Они готовы на нищету, на смерть – свою и своих детей – только бы убивать нас.

– хотел я, было, процитировать Галича, но сообразил, что на иврите это будет звучать довольно-таки плоско.

В это время парень в цицит посмотрел на нас, скривясь, пожал плечами и сказал:

– Опухоль не ругают, а вырезают.

– Как, убивать? И детей? – ужаснулась «русская».

– Зачем убивать? – спокойно сказал парень. – Трогательно распрощаться, скинуться на дорожку, чтобы обустроились ребятки на новом месте, и отправить в соседние страны. На одном стуле двое не уместятся.

– Откуда ты? – поинтересовался я.

– С « гивы ».

Ну вот, всё и прояснилось. Значит, это один из легендарных « ноарей гваот », парней, захвативших какие-то высоты и теперь их обживающих. Помните, ими Шалом восхищался? Часто такая « гива » или, как его по-русски называют, «форпост», создается на месте гибели кого-то из поселенцев. Иногда в другом месте, но тоже в память. Порой просто создается ядро нового поселения – без повода. К армии обращаются далеко не всегда. В любой момент эта самая армия может получить приказ уничтожить «форпост». Что частенько и происходит. Так что ребята предпочитают защищать себя сами.

Власти с новоявленными поселениями борются куда более решительно, чем с арабами, вся вина которых заключается в том, что им надоело играть в Новый Ближний Восток прежде, чем израильские большевики успели избавиться от таких рассадников мракобесия, как могилы наших предков, земли, на которых творилась практически вся наша «библейская» история, и Иерусалим с его Стеной Плача, что так раздражает наших борцов против национальной обособленности. При ликвидации «форпостов» полиции доставляет огромное удовольствие, бросив юных смутьянов в каталажку, смести их постройки, с таким трудом возведенные вручную, а затем еще сверху пройтись трактором, кроша всё, от посуды до очков и смешивая с рассыпчатой глиной обрывки книг Торы. Но ребята возвращаются к руинам, вновь и вновь восстанавливают свой новый дом и снова живут там, на этом клочке вечно нашей и их руками вновь возвращенной нашему народу земли, и спят посменно, в любой момент готовые отразить удар превосходящих их количественно в тысячи раз головорезов, живущих в окрестных деревнях, и руками, прежде привычными лишь к святым книгам да оружию, возделывают, возделывают эту землю, чтобы полулунные пейзажи Иудеи и Самарии стали таким же цветущим садом, как Кфар-Саба и Зихрон-Яаков.

Хасид крякнул, и машина остановилась. По левую руку, то есть за встречной полосой, высился искусственный обрыв, результат того, что дорога была проложена в горах. По правую сторону лежала долина, сейчас, по случаю хамсина, наполненная пылью. Сквозь желтый туман белели постройки – наши, конечно, не арабские. Амбулансы промчались мимо нас, но мы не двинулись с места. Полицейские ждали еще кого-то, а нам, лицам, не имеющим исторической ценности, перегородили путь.

Я снова набрал Дворин номер. На сей раз мобильный вообще не фурыкал.

– Нет связи – сказала репатриантка по-русски.

Я вылез из машины покурить. Хасид мрачно сидел, уперши руки в руль. Вокруг стояли «субару», «тойоты», «хьюнды», «фиаты», «форды» – дорога была забита. Сверху, наверно, создавалось впечатление, что разноцветные и разноразмерные четырехногие, вернее, четырехколесные существа отправились на первомайскую демонстрацию. Водители и пассажиры вышли из машин – кто курил, кто пытался позвонить по мобильному, кто – и то и другое. Связи не было, но каждый, будучи все-таки евреем, или, как половина русскоязычных жителей Городка, «сочувствующим», должен был убедиться в этом сам, поэтому со всех сторон слышался писк сотовых телефонов, неизменно заключающийся сокрушенным “ эйн клита ” – нет связи.

Я в отчаянии давил и давил кнопку SND, опять зеленую и опять красную. Двора, Г-споди! Предчувствие уже не то что бы спартанским лисенком грызло мне нутро, а прямо таки терзало меня Прометеевым орлом. Я больше не боялся, не переживал, я просто не сомневался ни секунды, что с ней что-то случилось, я это не просто чувствовал – я это видел!

– Ну что же мне делать! – воскликнула «русская», так же нервно, как и я, гоняющая палец с кнопки SND на кнопку END своего «оранджа». – Я должна сына забирать из садика, а вот торчу здесь и мужу не могу дозвониться – нет связи! Но ведь они не оставят ребенка одного на улице!

– Конечно не оставят! – убежденно поддержал ее я, хотя вовсе не был ни в чем убежден. Вдруг у меня блеснула гениальная мысль. Я сорвался с места и, перемахнув через ограждение из какой-то толстой жести, побежал к обрыву, за которым начинался спуск в долину. Пробежав метров триста, то есть половину пути от заграждения до обрыва, я снова нажал SND. В трубке помолчало, зашебуршало и послышался долгий гудок. Если бы ко мне в эту минуту прикоснулись смычком, можно было бы сыграть – настолько напрягся. Еще гудок. Еще гудок.