Александр Казарновский - Поле боя при лунном свете

Я вернулся в Париж. Там вскоре сами собой завершились мои отношения с псевдовозлюбленной. Она как бы вновь растворилась в неинтересном для меня небытии, из которого некогда появилась.

Так шли годы. Странными они для меня были, эти годы. Я чувствовал себя одиноким среди арабов и не смел сблизиться с евреями. Правда, когда я приезжал домой на каникулы, мы с ребятами порой отправлялись к еврейским девочкам либо в Аль-Кудс, либо в какое-нибудь большое нерелигиозное поселение, а если удавалось под каким-нибудь соусом перебраться через так называемую «зеленую черту», то в Тель-Авив или в Хайфу. Но, во-первых, на мою долю обычно выпадали почему-то не еврейки, а чистокровные русские, неизвестно каким образом удостоившиеся израильского гражданства, а то и вовсе не получавшие его, а контрабандой завезенные сюда русскими и еврейскими сутенерами, а во-вторых, что касается редких всё-таки попавших под меня евреек, мне казалось кощунством пытаться обнаружить какую-то связь между ними и моей мамой, да будет благословенна память о ней. Что же касается не-шлюх, я чувствовал, что не могу полюбить ни одну женщину, ни еврейку, ни арабку. Сердце моё было занято. Я любил отца.

Не настоящего моего отца, уютного арабского Дулитла, а того, кто должен был стать моим отцом, того, от кого моя будущая мама, убоявшись, убежала, и того, кого я там, на кладбище, предал. Что же до настоящего отца, размолвка с ним была неизбежна. Она не могла не произойти, и она произошла. Случилось это в девяносто втором году. Я в очередной раз приехал домой на каникулы. Это был тихий семейный вечерок, когда все неженатые или овдовевшие члены семьи, за исключением Мазуза, находились дома. Анис – ему недавно исполнилось шестнадцать – затянул песенку:

«Эй, хайбарские евреи,

Убирайтесь поскорее,

Мы идем, спасенья нет!

С нами Магомет!»

Для несведущих – хайбарцы были первым еврейским племенем, оказавшимся на пути нашего пророка, и встреча эта закончилась для них более чем плачевно.

Я невольно поморщился, и это не укрылось от Аниса.

– Что, не нравится? – ехидно спросил он, – Мамочку вспомнил?

За время моего отсутствия многое изменилось в мозгах домочадцев. Мазуз приобрел в их глазах образ если не героя, то мученика, а мама… так и просится штамп «демонические черты», но это неверно – ничего демонического ни отец, ни Анис, ни Хамда (Лама уже тоже вышла замуж) не собирались ей приписывать. Скорее, отношение к ней можно было бы сформулировать примерно так: кто она такая, чтобы из-за нее страдал наш сын-дробь-брат? Не то, что бы это говорилось вслух или хотя бы подразумевалось. Просто где-то на уровне подсознания она уже была для всех не более чем паршивая еврейка. Так что я не стал вступать с братом в дискуссию по поводу «мамочки», а просто спросил:

– И куда же, скажи на милость, евреям убираться?

– А откуда пришли! – запальчиво крикнул Анис.

Отец отвлекся от своей газеты и развернул свое кресло так, чтобы видеть нас.

– В газовые камеры? – спросил я. – Создавалось их государство после Второй Мировой войны теми и для тех, кто спасся от газовых камер.

– А мы здесь при чем? – возмутился Анис. – Мы-то почему должны за это расплачиваться? Немцы их убивали, вот пусть бы в Германии свое государство и строили! В конце концов, мусульманин ты или нет? Знаешь, что такое джихад ?

Я знал, что такое джихад . Я знал, что мир делится на Дар - аль - Ислам – Обитель Ислама – и Дар - аль - Харб – Обитель Войны. К Дар - аль - Харб относятся все земли, где не признана власть Ислама и где правят неверные. Я, как и любой мусульманин, знал, что ведется извечная война за торжество нашей веры, и закончится эта война лишь в день, когда весь мир либо примет учение Магомета, либо подчинится власти тех, кто несет это учение. Что же касается каких-то конкретных немусульман, мы можем терпеть их в качестве “зимми”, религиозных меньшинств под нашей властью. Таким образом, общество магометан может дать евреям кое-какие, птичьи, права, но еврейское государство, да еще на землях, которые некогда были мусульманскими, это уже, извините, святотатство.

Пока я соображал, что ответить Анису так, чтобы не угодить в недруги Ислама, неожиданно вмешался отец.

– Пойми, Ибрагим, – сказал он мягко, – это наша земля от Мертвого моря до Средиземного. Евреи пришли сюда, начали здесь селиться, нас не спросив, начали, где мирными, а где и иными способами отбирать у нас эту землю. Вот уже больше ста лет идет борьба между ними и нами, борьба не на жизнь, а на смерть. Закончится она либо, когда здесь не останется ни одного еврея, либо, когда здесь не останется ни одного араба. И важно не кто прав, а кто мы. Мы арабы.

Я встал, пересек гостиную, свернул в коридор, прошел в свою комнату и, прежде чем со всей силы захлопнуть за собой дверь, обернулся и крикнул им всем:

– Я еврей!

Арабские дети так вызывающе себя не ведут и в таком тоне с родителями не разговаривают. Но я уже не был арабом, я уже произнес те заветные два слова, которые так мечтала услышать и так и не услышала мама. Это был взрыв. Теперь передо мной стояла задача – беспрепятственно покинуть дом. В принципе отец мог бы на месте избить меня или же позвать соседей и рассказать им, КАК я с ним разговаривал и ЧТО я ему сказал. Отец не сделал ни того, ни другого. Я побросал вещи в огромную свою спортивную сумку, длинную, как сосиска, и вышел в гостиную, по которой когда-то ползал совсем малюткой, бегал ребенком, в которой знал каждый уголок, каждую трещинку, каждый волосок на коврах, каждый изгиб ножек старинных шкафов и кресел. На всё это я смотрел, как мне тогда казалось, в последний раз в жизни. Отец увидел меня, с сумкой через плечо, всё понял, но ничего не сказал. Молча проводил меня взглядом. Хамда плакала. Анис сжимал кулаки. Он был крепким парнем и, несмотря на разницу в возрасте, мог бы хорошо меня отделать. Но старший брат есть старший брат, и Анис не сдвинулся с места.

Когда я подошел к двери, то обернулся и слегка кивнул отцу. Отец – седой, с лицом, опутанным морщинами, в старых очках с тонкой оправой, в рубашке с короткими рукавами – поднял руку с деревянного подлокотника кресла и слабо помахал ею. Вечер стоял прохладный. Подлокотник был мокр. От пота.

Куда мне было идти? Кто из жителей Мадины, узнав о том, что произошло, впустил бы меня на порог? А врать, тем более, зная, что тебя в любой момент могут поймать за руку, мне не хотелось. Я мог, конечно, поехать к другу в Аль-Кудс, но в общем-то и там меня ничего хорошего не ожидало. Представляю сцену: мы сидим, пьем кофе. Звонок. Разумеется от моего отца. Мой друг: «Да. Здравствуйте, сейчас позову Ибрагима. Как – не надо?..» Дальше – молчание. Слушает. Смотрит на меня квадратными глазами… Нет уж, увольте! Как сказано в Коране: «Обнаружилась ненависть их уст, а то, что скрывают их груди – больше». А еще сказано: «И вот утром ты ушел из семьи своей».