Валерий Мигицко - Военные приключения. Выпуск 6

Запомни эти святые слова. И еще запомни, что завтра вечером я жду тебя здесь, на свадьбе! С твоей женщиной!

Я не решаюсь отказываться напрямик.

— Даже не знаю, как получится…

— А ты не знай. Ты приезжай, и все. Понял?

— Как не понять?

— Ну и хорошо, — заключает Гоголадзе и, обращаясь к барану, говорит: — Эй, шашлык, вылезай!

Кое-кто считает, что запоминается главное. Не могу с этим согласиться. Хотя бы потому, что любой из нас в большинстве случаев не в состоянии сразу сообразить что к чему. То, что поначалу показалось значительным, глядишь, неделю спустя гроша ломаного не стоит. Память в этом смысле объективнее нас. Она делает свой выбор, раз и навсегда. Поэтому, сдается мне, главное то, что просто запомнилось.

Таких вот воспоминаний за всю мою жизнь и десятка не наберется, что само по себе является серьезным доводом в пользу вышеупомянутой теории: г л а в н о е случается не так уж часто. Первым номером в этом списке стоит воспоминание про выставку игрушек.

Эта выставка находилась в квартале от нашего дома, и, насколько помню, кроме пас с отцом, ее никто не посещал. В ту голодную послевоенную пору людей интересовало совсем другое. Зал был огромным, полутемным и таинственным. Экспонаты располагались в больших открытых стеллажах; на балконе второго этажа, опоясывавшего зал по периметру, они стояли прямо на столах. Охранял все это великолепие некий дядя Толя, человек без одной руки, воевавший вместе с отцом. Наши посещения выставки протекали по одной и той же схеме. Взрослые закрывали меня в зале, а сами удалялись в ближайший винный погребок. Подобные действия хорошо согласовывались со взглядами отца на воспитание, считавшего, что на первый план в нем надо ставить самостоятельность и индивидуальный интерес подрастающего поколения.

Я оставался один и долго стоял посреди зала, куда сквозь запыленные окна с трудом проникало солнце. Воздух был плотен, при движении он ощущался, как вода. Где-то в темном углу жужжала муха. Я ждал чуда. Я очень верил в него, и оно свершалось. Вспыхивал яркий свет, взлетали самолеты, по рельсам бежали поезда, уходили в море корабли, бравые зайцы стучали в барабаны, под эту призывную дробь строились поротно солдаты и приступали к осаде крепости, палили пушки, к небу поднимался кольцами белый дым, и румяные куклы рукоплескали мужеству оловянных героев…

«Нива» мчится по шоссе вдоль моря, открывая за поворотами пейзажи, один чарующей другого. Воспоминания детства посетили меня не случайно. В стремительном течении моей безрассудной, неорганизованной жизни, полной бешеных скоростей и размазанных впечатлений, нет места умиротворению и покою. Потому поездка эта — настоящее чудо. Левое колесо машины влетает в выбоину, которой я не заметил. Ловлю себя на мысли, что состояние дорожного покрытия где-нибудь на трассе между Брюсселем и Копенгагеном известны мне гораздо лучше чем здешнего, на родном кавказском побережье. Ради чего все последние годы я столь необдуманно распоряжался отпуском? Ради лишней сотни? Общества сомнительных друзей? Прихоти одной знакомой, пожелавшей держать меня на расстоянии прямой видимости? Что ж, еще не все потеряно, ибо я снова здесь, тот самый мальчишка послевоенного образца, в ожидании веселой пальбы и белого дыма, кольцами поднимающегося к небесам.

Сворачиваю с шоссе и через несколько минут выезжаю к пляжу. Выхожу из машины. Местечко что надо! Совсем не хуже того, где я останавливался на ночлег. Сям и там у воды расставлены топчаны, выкрашенные в блеклый синий цвет, из чего я заключаю, что попал в места организованного купания. Впрочем, заключение это носит чисто умозрительный характер, ибо берег пуст, а в воде никого нет. Поодаль высится некое дощатое строение; крыша его на уровне полуроста нормального человека обнесена забором. На крыше появляется какой-то тип. Призывно взмахнув рукой, он намеревается обратиться ко мне с речью: то ли поприветствовать, то ли призвать повернуть оглобли. С каким именно, я так никогда и не узнаю, ибо изначальный жест мужчины настолько энергичен, что на последующее выступление у него просто не остается сил.

Поскольку никто мне этого не запрещал, начинаю раздеваться. Медленно иду к морю и, достигнув его границы, останавливаюсь. У меня большой выбор. Могу броситься в воду. Могу погрузиться в нее, не торопясь, смакуя каждый шаг. Могу улечься на мелководье, как любил в детстве. Но я остаюсь на берегу. Мною овладевает какое-то оцепенение. Мне хорошо. И, кажется, сделай я один лишь шаг, и исчезнет, улетучится, испарится это состояние блаженного покоя.

Неожиданное появление веселой группы пляжников побуждает меня броситься в воду. Сейчас здесь будет столь же шумно и бестолково, как на любом другом пляже, а это, признаться, мне не по душе. Ограничиваюсь несколькими энергичными движениями и, еще до того, как вновь прибывшие приблизились, выхожу и поспешаю к машине. Хочется зарыться в песок и лежать долго-долго, закрыв глаза, но меня уже спугнули, и я не намерен здесь задерживаться. Достаю полотенце, одеваюсь, потом, чтобы отступление не очень походило на бегство, закуриваю и между делом рассматриваю своих соседей.

Их семеро. Должно быть, отдыхающие из какого-нибудь окрестного дома отдыха. Мужчины стучат по мячу, приглашая в компанию девиц. Две присоединяются, два располагаются загорать; одна из них то и дело поглядывает в мою сторону. Хорошая девушка, но, к сожалению, не блондинка. На крыше дощатого строения вырастает любитель энергичных жестов и добродушно приветствует всю компанию. Отбрасываю сигарету, сажусь в кабину и включаю двигатель. Любители пляжного волейбола бросили тренировку и смотрят мне вслед. В зеркале заднего вида становится все меньше, убегает фигура девушки. Хочется думать, что она огорчена.

Обедаю в придорожном ресторанчике под названием «Хижина горца». От хижины здесь ровно столько же, сколько в аттракционе «Полет на луну» в каком-нибудь парке культуры и отдыха — от истинного полета. Современный интерьер, окна во всю стену, финская мебель… Неплохо живется нынешним горцам в их хижинах. Негромко и невидимо играет оркестр национальных инструментов. Возникает улыбчивый официант в белоснежной рубашке и с усами, Наш диалог состоит из нескольких фраз. Скорее, это монолог: он говорит — я киваю. Вслед, за этим на столе появляется зелень, лаваш, сыр и внушительный кусок жаренного на углях мяса. Обозрев все это великолепие, приступаю к трапезе.

Толстый с багровым лицом мужчина, раскачиваясь с «борта на борт», держит курс на выход. Наткнувшись на мой столик, он несколько минут сосредоточенно изучает его содержимое, после чего, не без усилий, поднимает голову, буравит меня маленькими глазками и спрашивает: