Александр Холин - Адамантовый Ирмос, или Хроники онгона

Глубина и чистота отражения зеркала была пронзительной, как сквозняк, шмыгающий в приоткрытую дверь промозглым вечером, как судорога скул от ключевой воды в июльский полдень. Зеркало завораживало и отражало самую суть возникшего в нём человека, который непроизвольно получил имя Ангел. Это нездешнее зеркало совсем не спешило отражать физические формы предметов окружающего мира. Только когда Никита брал зеркало за угол, словно огромное полотенце, и встряхивал, то отражающийся в нём Ангел оставался в комнате. Более того, он оживал физически, а зеркало исчезало, будто его и не было.

Это новое чувство, подаренное Ангелом, можно сравнить разве что с любовным мандражом нецелованного мальчика. Любой мужчина должен помнить первые ощущения, когда каждой клеточкой чувствуешь хрустальные многоэтажные пространства, готовые рухнуть на самой высокой ноте твоей желаемой грусти или восхитительного восторга, чтобы опрокинуть и тебя, и весь мир в тартарары, потому что… потому что любовь!

Но всё же, что такое любовь? Жалость? Сострадание? Боль? Понимание? Алчное обладание? Или всё это вместе взятое, плюс ещё косой десяток определений? Возможно, если это чувство является целью. Но когда человек живёт понятием Христоцентричности мира, любовь становится процессом, философией и даже самой жизнью.

Именно эту роль взял на себя Ангел, потому что Никита видел в нём посланца неведомого Божественного мира, иначе с приходом Ангела никогда бы не появлялось чувство высокого полёта и радости.

Мишурные брызги света, словно пузырьки нарзана, струились в сознании. Откуда-то проливались звёздные ливни, пронизывали пространство, закручивались косичками, как стебли повилики или ползущая по прутику виноградная лоза. Конечно, это мир становился сном, потому что наоборот бывает редко, вернее, – никогда. Но повторяющийся сон намекает на то, что он – вещий. Сны-откровения и раньше приходили к Никите, поэтому он не особенно удивлялся головокружительным красотам, сопровождающим приходящего Ангела. Более того, Никита стал ждать его появления, так как никогда раньше не испытывал такого подъёма жизненных сил и веры в свои писательские способности.

Лялька, узнав об Ангеле, ничего не сказала, только ядовито улыбнулась и поджала губы, дескать, будущее покажет. Что ж, Никита был с этим согласен. Только когда наступит это будущее? Причём, Лялька скоро уезжала в свою очередную археологическую экспедицию, а Никите не хотелось бы встречать будущее без любимой жены. Тем более, что Лялька всегда была его берегиней и дельным советчиком. Таких жён в наше «трудное время американского кризиса» днём с огнём не сыщешь.

Волшебные сны, кстати, стали сниться почти сразу после того, как Никита принёс домой дареного Ангела в банке. Поэтому являющегося во сне он почти сразу стал называть Ангелом. Гость никогда не причинял неприятности и вместе со сновидениями приносил только радость. Может быть, он не любил страшилки и кошмары всех видов, потому как кошмарики никогда никому не приносили пользы. Ангел становился для Никиты тем другом, каких мало в настоящем подлунном, поэтому его сакральные посещения стали необходимы, как укол для наркомана.

В связи с посещением потусторонней силы, вероятно, необходимо было выпросить у него подачку, как водится во всех сказках. Но просить Ангела о каких-то выполнениях желаний совсем не хотелось. А банка, между тем, днём жила своей банковой жизнью, к вечеру переливалась искромётным каскадом красок, вспыхивала фейерверком пульсирующих огней. Всё же посудина не всегда была весёлой и цветной. Банка стояла на подоконнике иногда тёмная, даже чёрная, не выдавая своего присутствия. В такие моменты Никите казалось, что Ангел на что-то беспредметно обиделся и совсем по-детски фыркнул.

– Тоже мне, ужас на крыльях ночи! – ворчал Никита в такие вечера. Он очень не любил Ангела, когда банка темнела, потому что неизвестно на что обижается. И вообще, обижаться без причин, прямо скажем, просто неприлично. К тому же на обиженных воду возят! Но сам житель банки никак не проявлял себя, кроме цветастой какофонии света и красочных явлений во снах.

Как-то раз Никита, посмеиваясь в душе над собой, попробовал потереть стеклянный полыхающий бок банки рукавом свитера, но Ангел игнорировал его робкие попытки. Правда, именно после этого он стал приходить в гости, перенёс цветомузыку в сон, даже раскрашивал сонное пространство перед Никитой, используя сочные пахучие краски, создавая удивительные картины, за идею которых любой художник неизбежно пожертвует жизнью, но и только. Хотя, если разобраться, это тоже было не мало, поскольку сны восстанавливали периодически исчезающий стимул в работе над текстами, избавляли от покрытой зеленью и плесенью тоски. Постепенно цветовые ванны превратились в своего рода допинг.

И все же сны были сюжетными. Лялька здорово умела их разгадывать, но она вот уже пару месяцев как потерялась в Земле Спасителя. Археологи всего подлунного снова кинулись в Палестину, потому что кто-то где-то под уцелевшей стеной Иерусалимского Храма опять нашёл подлинные апостольские Евангелия на «подлинной финской бумаге прошлогоднего выпуска Коткинского писчебуммаша»… – так Никита подтрунивал над женой, однако она была совершенно индифферентна к подобным шпилькам. Более того, прослышав про новые археологические находки, тут же без лишних обсуждений кинулась на передовую.

Из редких её посланий по Интернету, Никита узнал, что действительно нашли рукописи, действительно древние и что… и что жена задержится ещё совсем на чуть-чуть. Это значит, месяца три-четыре придётся жить холостяком, смотреть разноцветные дурацкие сны и мечтать о возвращении Ляльки, как о чём-то небывалом, несбыточном.

Возвернётся археологиня до дому до хаты, ан мужа-то и нетути: устроился на Канатчикову дачу сказочником по совместительству, сны свои Никит-царевичьи медсёстрам наизусть рассказывать, коль на бумагу ничего путного не ложится. Но и Ляльку тоже понять можно было. Любой человек, если он личность, должен относиться к своему делу серьёзно.

Поначалу Никита пытался отвадить жену от археологической страсти. Возможно потому, что заявлялась она из экспедиций совсем в неадекватном состоянии: исхудавшая, облезлая, пыльная, с нездоровым стеклянным блеском в глазах.

Её приходилось неделями отмачивать, оттирать в ванной, откармливать любимым карпом по-китайски, которого Никита отлично мог приготовить. Но только-только оборванка начинала превращаться во вполне цивильную принцессу, звучал рог Судьбы, она срывалась на очередные раскопы, все усилия мужа – хвосту под кот.

Вероятно, Никиту мучил обычный мужской эгоизм: «Скорей отдай мой каменный топор и шкур моих набедренных не тронь, Молчи! не вижу я тебя в упор, сиди там и поддерживай огонь». Когда-то Высоцкий спел свою песню с подковыркой всем семейным, но и сам попал под тот же топор.