Леонид Фомин - Солнце красно поутру...

Вот она, вся в сборе тереховская бригада, восемь мужичков-боровичков, чем-то неуловимо схожих между собой, но, как потом выяснилось, совсем разных по характерам. Я уже не сужу по внешним признакам: все молоды, все здоровы, не говорю про современные длинные прически, а про бороды можно бы и не упоминать — эта какая-то напасть на нынешнюю молодежь, особенно на северян! — безбородым оказался один Саша Кравченко, зато с роскошными бакенбардами и бравыми гусарскими усами…

Это уж потом я узнал их по именам, потом уловил особинки нрава каждого, а пока видел как бы обобщенно всех сразу.

Вертолет уже вовсю крутил лопастями, пришлось даже придерживать шапку (ее, как и сапоги, настоял взять Гоша), когда Терехов подошел к жене, взял за плечи и прокричал, осиливая гул двигателя:

— Ну, Валюха, не горюй тут, не простуди Наташку, а с партизана глаз не спускай! Да чтоб не гонял на велосипеде по улицам!

Уже когда летели, Терехов рассказывал:

— Взяла привычку — как моряка дальнего плавания, каждый раз провожать и встречать. Говорю, не езди, не трать время, побудь лучше лишний час с детьми, нет, выдерживает свою линию. А их ведь не привяжешь, Сережка уже наверняка деру дал…

Называя сына партизаном, Терехов явно подчеркивал этим вольнолюбивый нрав мальчишки, ничуть не порицая его.

— Разновозрастные они у нас, — продолжил он. — Дочке с мая на третий год перевалило, а этот в четвертый перешел. Наташку в ясли носим, а парень — вольный казак. Летом без всякого пригляду живет. Я — в тундре, мать — на работе, вот и партизанит. На юг всей семьей поедем еще только в августе…

Терехов умолк, о чем-то подумал.

— Поедем, если, конечно, дойдем до нефти. Дойдем, как считаешь, Гасанов?

Гасанов, с черными южными глазами сбитень, услышал вопрос, пожал квадратными плечами, мол, ты бригадир, тебе и знать. Но все же сказал с необидной подковыркой:

— Ва, дарагой! В море купаться захочешь, дэвушками на пляже любоваться захочешь — живого черта поймаешь, не то что дойдешь до нэфти!

Шуткой своей он вернул Терехова к мыслям об отпуске.

— В Крыму у нас свой санаторий от управления. Летом почти полностью ребятне отдаем. За три смены успеваем свозить всех. Даже интернатских прихватываем, детей оленеводов. Ханты, ненцы, манси. Им-то совсем в диковинку теплые края… Ну, а если у самого с отпуском не получится, мои без меня отдохнут. Жена вроде бы уж штатной воспитательницей стала, каждый год со школьниками ездит.

— А знаете, я, кажется, знаком с вашей женой, — сказал я после некоторого сомнения: говорить — не говорить.

— Когда успели? — весело удивился Терехов.

— Да так, случайно вышло…

И я рассказал, как было дело.

Он смеялся, обнажая крепкие, эмалево-белые зубы, комкал в руках шапку и приговаривал:

— Валюха это может, на нее похоже. Отчитает кого хочешь!

И как-то сразу разговор наш стал непринужденным, говорили о житье-бытье, вспоминали забавные случаи и вообще чувствовали себя так, будто знакомы не один час, а много дней.

— Вон, видите буровую? — Терехов в своей меховой куртке, словно скатанный и спрессованный, толкнул меня локтем, показал в иллюминатор. — Это Пятая. На очень перспективном месте сверлят. Если подтвердится заключение геологов — будет большая нефть.

Рослый парень с рыжей бородищей, в таких же, как у Терехова, сапогах и новеньком стеганом ватнике, стянув с кудлатой головы шапку, тоже прильнул к иллюминатору.

— Смирнов свое возьмет, достанет нефть. Хоть насквозь шарик продырявит, а фонтан пустит. Везучий этот Смирнов, — сказал рыжебородый вроде бы самому себе, но все услышали и дружно захохотали.

— Только кому нужно такое везение? — проговорил кто-то. — Ведь если Смирнов продырявит шарик, нефть-то куда пойдет? В Америку, Лева!

И снова смех.

Внизу по всхолмленной желтоватой тундре реденько торчали, а точнее, как бы бежали встречь вертолету тощие островерхие лиственницы с уныло опущенными ветвями-плетями. Было солнечно, и стрекозиная, разлато мелькающая тень машины отчетливо скользила по ягельникам, бесчисленным, оловянно взблескивающим озерцам, лишь изредка исчезая в распадках и в оврагах, густо поросших темными куртинами ивняков. Жуть брала от великого однообразного пространства, сколько ни смотри — не за что зацепиться взгляду, и казалось, что нет здесь и быть не может никакой жизни.

Но не так, наверно, думал Терехов. Показав в иллюминатор на смирновскую буровую, которая при легком крене вертолета неожиданно косо взметнулась ажурной вязью высоко над тундрой, он сказал, взглянув на часы:

— Через пятнадцать минут будет Шестая, а там до нашей рукой подать.

Нет, кому-кому, а Терехову видится эта земля далеко не безжизненной и вовсе не пустынной, он знает, что в ней и что на ней…

Но вот под нами и Шестая, эта стоит в балке, почти опоясанная какой-то речушкой, и, кажется, здесь погуще растительности. Чуть в стороне — четыре вагончика, еще какие-то времянки, дощатые навесы, бочки, ящики, трубы — все это с малой высоты хорошо видно. Видно и людей, даже собаку с ними, они что-то перетаскивают по желтой, похоже, песчаной дорожке. Люди привстали, помахали шапками.

— Олемчук здесь командует, — сказал Терехов. — Ушлый, двадцать лет на буровых. Соревнуемся с его бригадой, не знаю еще, кто кого обойдет в этот раз. Но ничего, мы тоже не лыком шиты! — В голосе Терехова прозвучала уверенность и даже какая-то азартная задиристость. — Не лыком шиты! — повторил он и как бы поставил точку.

…Вертолет заложил крутой вираж, заметно снизился, и побежали под брюхом тряской махины чахлые елки, лиственницы, мелькнул один вагончик, другой, копия тех, что остались позади, потом еще два, и в стороне, уже с другого борта, вдруг взметнулась к небу корабельной мачтой буровая вышка с флагом на верхушке и голубыми дымными выхлопами работающих дизелей.

Через минуту вертолет завис над бетонной площадкой, медленно повернулся туда-сюда, словно бы разглядывая земную твердь, и мягко осел на колесах.

Вахтовый поселок — это, конечно, условно, что он поселок. Вернее сказать, просто жилье рабочих, оторванных от базы, от дома на сотни километров. Этот же состоял всего из четырех вагончиков-балков, столовой, размещенной в огромной бочке, напоминающей железнодорожную цистерну, но специально оборудованной, да еще из нескольких складских построек. Но он был вполне обжит и даже чем-то уютен. Чувствовался и порядок. Не знаю, как на других буровых, но здесь ничего не валялось, не видно было строительного хлама, железа, цемента, даже емкости с соляркой, обычно черные и маслянистые, ярко желтели, покрашенные охрой. От вертолетной площадки через болотце вели ровные крепкие мостки из лиственничных стволиков, бурильные штанги и обсадные трубы лежали штабелями, всевозможная оснастка, приспособления, инструменты хранились под навесом. Монотонно стрекотали движки, из распахнутых дверей вагончика доносилась музыка, и уж совсем по-домашнему сушилась на веревке выстиранная роба…