Поль д'Ивуа - Невидимый враг

«P.S. Ни слова никому об этом письме!»

Арман, в свою очередь, рассмеялся:

— Наконец-то! Робер жив и обещает вернуться. Но, право, при моей жизни, довольно богатой приключениями, я еще ни разу не был замешан в такой сложной интриге!

С этого дня Лаваред все время жил в неописуемом волнении. Его темперамент журналиста плохо мирился с тайной, а тайна окружала его со всех сторон. Он часто виделся с Оллсмайном, который вдруг почувствовал к нему особое доверие и едва скрывал от него свои опасения. Арман знал о депешах, которые тот получал из адмиралтейства. В этих депешах Оллсмайну все строже и строже приказывалось во что бы то ни стало арестовать Триплекса. При этом тон телеграмм становился все более угрожающим.

Но положение Оллсмайна было все-таки довольно устойчиво. По своему положению он знал много тайн, разоблачение которых привело бы к ужасным последствиям. Многие уважаемые семьи могли бы быть скомпрометированными, если бы Оллсмайн сделал известным содержание всевозможных тайных «досье», которыми был наполнен целый несгораемый шкаф в его конторе. Поэтому в высших сферах Оллсмайн находил все еще очень сильную поддержку. Но общественное мнение заставляло правительство предъявлять к нему определенные требования. Все англичане были возмущены больше всего тем, что какой-то неведомый враг держал в страхе правительство мировой державы.

«Раз эта война ведется только против сэра Оллсмайна, — говорила многоголосая молва, — то почему бы не принести в жертву этого чиновника? Почему не назначить над ним следствие, как того требует этот наделавший столько шуму корсар?»

А корсар требовал следствия с неутомимой настойчивостью. В Лондоне, в Индии, в Австралии неведомыми путями в печать проникали его корреспонденции. Казалось, он был действительно вездесущ. Мало того, подводные кабели погруженные на глубину 4000 метров перестали хранить строго вверяемые им тайны, они стали болтливы. Как же иначе объяснить, что Триплекс имел положительные сведения обо всех каблограммах, которые посылал Оллсмайн разным высокопоставленным лицам? Это доказывалось ироническими депешами, которые то и дело получал Оллсмайн. Депеши эти были обыкновенно в таком роде:

«Просите протекции лорда X, сын которого скомпрометирован в деле банка Таутек (досье 147). Вы правы, но никакое правительство вам не поможет, и вы не избегнете наказания за ваши преступления. Триплекс терпелив и хорошо вооружен».

Самые сложные шифры, самые остроумные решетки не мешали корсару проникать в тайны корреспонденции. Он точно смеялся над всеми иероглифическими комбинациями, к которым прибегает новейшая дипломатия.

Можно было сойти с ума от всего этого, и действительно у Оллсмайна начинали путаться мысли. Это состояние рефлекторно передавалось и Арману, который все это время жил как в тумане.

И, наконец, Триплекс устроил апофеоз этой бумажной войны. Подобно тому, как искусный пиротехник заканчивает фейерверк букетом ракет.

Однажды в цирке во время представления, на котором присутствовало все лучшее общество Сиднея, с потолка спустилась огромная ракета, которая раскрылась и осыпала публику градом цветов. К каждому букету была пришпилена карточка с надписью: «КОРСАР ТРИПЛЕКС скоро избавит Австралию от надзора преступного Оллсмайна».

Оллсмайн присутствовал на этом представлении и вынужден был покинуть зал под насмешливыми взглядами публики. Обыск вокруг цирка не привел ни к каким результатам. По обыкновению корсар исчез без следа.

На следующей неделе, пользуясь безлунной ночью, какие-то неизвестные люди расклеили на всех стенах афиши следующего содержания:

«Граждане Сиднея!

Сегодня назначаю вам свидание в порту. Смотрите в море. Вы увидите глаза корсара Триплекса, направленные на ваш несчастный город, в котором одним из главных сановников является гнусный злодей».

Разумеется, полицейские агенты с похвальным усердием сорвали эти листы со стен, но часть населения уже прочитала эти афиши и познакомила с их содержанием тех, кого лень или работа удержали дома.

Благодаря этому все набережные и пристани с наступлением вечера наполнились народом. Давка была страшная. Все взоры были направлены на горизонт, и лишь время от времени внимание толпы отвлекалось на военные суда, которые стояли в полной боевой готовности, чтобы по первому знаку выйти в море. Многие утверждали, что эти воинственные приготовления заставят Триплекса отказаться от своего обещания. Но они ошибались. Ровно в девять часов на горизонте появились три светящиеся точки, образовывавшие треугольник.

— Гип! Гип! Ура! — заревела толпа.

Но энтузиазм зевак дошел до высшей степени напряжения, когда с появлением светящихся точек взревели сирены броненосцев, и они величаво двинулись к выходу из порта. Это значило, что готовилось морское сражение. Тихоокеанская эскадра в полном составе выступила против корсара Триплекса. За моряков, идущих на неведомую опасность, сжимались любящие сердца их матерей, жен и невест.

На палубе «Дестройера», броненосца, вооруженного башенными орудиями, открывавшего шествие, стояла группа лиц, с разными чувствами смотревших на далекие неподвижные «глаза корсара». Это были Оллсмайн, Пак, Лаваред, Лотия и Оретт. Первый был здесь по своей должности, остальные попали сюда по его протекции. Около спутниц Армана стояла третья женщина, закутанная в широкое манто со спущенным на лицо капюшоном. Моряки указывали на нее с почтением, а офицеры говорили о ней шепотом:

— Это леди Оллсмайн. Она явилось сюда, чтобы своим присутствием, поддержать мужа в его борьбе с корсаром.

Действительно, такова была причина, выставленная безутешной матерью, чтобы получить от Оллсмайна разрешение участвовать в экспедиции. Он уступил, понимая, что такой поступок его жены произведет хорошее впечатление на общество. Но как бы резко отказал он ей, если бы знал, что настоящей причиной ее появления здесь была записка, доставленная невидимой рукой в комнату леди Джоан. Она с глубоким волнением прочитала эту записку, в которой было написано всего несколько слов:

«Мать! Скоро я буду с тобою. Следуй сегодня вечером за человеком, имя которого ты сейчас носишь. Ты найдешь золотого арлекина. Это напомнит тебе о той, которую ты оплакиваешь так долго».

Джоан повиновалась.

Золотой арлекин! Эти слова вызвали у нее далекие воспоминания. Она вспомнила свое последнее путешествие на ту ферму, где жила ее дочь. Она как будто наяву увидела ту комнату, куда мать Оллсмайна привела ее ненаглядную, свежую, розовую, улыбающуюся Маудлин. Она взяла девочку на колени, обняла ее, и та сейчас же стала играть маленьким золотым медальоном, который Джоан незадолго перед тем получила из Лондона. Медальон этот имел форму арлекина, художественно вырезанного из золота. Он висел на золотой цепочке. Мать от души радовалась веселью ребенка, игравшего с арлекином, как с куклой. На своем детском языке девочка называла арлекина разными нежными именами, ласкала и целовала его, а когда пришло время расстаться, ни за что не хотела отдавать его матери. Опечаленная каким-то необъяснимым предчувствием, Джоан не решилась взять медальон, и девочка с радостным лепетом надела медальон себе на шею. Сегодняшняя записка уведомляла именно об этой вещице, о которой уже успела забыть и сама Джоан. Вот какова была истинная причина присутствия миссис Оллсмайн на борту крейсера.