Поль д'Ивуа - Невидимый враг

И, подавая пример, он пошел вперед, с любезной улыбкой отвечая на рукопожатия. Правда, его несколько поразила манера туземцев пожимать руку, как будто бы они хотели дощупаться до его костей, но в конце концов трудно было требовать от дикарей таких же изящных рукопожатий, как от фланеров Итальянского бульвара. Одним словом, Арман был в прекраснейшем расположении духа, когда его вместе со всеми заперли в обширный сарай, расположенный посреди деревни. Но он недолго сохранял это счастливое настроение. Когда его глаза привыкли к темноте, он увидел какие-то странные гирлянды из круглых предметов, украшавшие стены сарая. Сначала ему показалось, что гирлянды сделаны из кокосовых орехов, но когда он подошел поближе, то у него вырвался крик ужаса: то, что он принял за кокосовые орехи, оказалось высушенными человеческими головами. Этих голов было около пятидесяти. Насмешливое недоверие Армана к рассказам путешественников сразу же исчезло, и в его памяти живо встал отрывок из заметок Иды Пфайффер, этой храброй женщины, которая решилась изучать даяков вблизи.

«Самые благородные действия, по их мнению, — говорит она, — суть те, которые показывают свирепость. Самый необходимый предмет для них — корзина на поясе, куда они складывают скальпы, срезанные с голов врагов. Человеческая голова — самый ценный подарок, который даяк может сделать своей невесте. Когда я посетила одного из вождей даяков, то над моей постелью была повешена свежесрубленная человеческая голова — этим мой хозяин хотел выказать мне свое уважение».

Итак, сомнений больше не было. Отвратительные трофеи жестокости даяков были у них перед глазами. Впрочем, все увидели их тут же. Женщины, дрожа, кинулись друг другу в объятия, не смея взглянуть на жуткие украшения сарая. И тут вдруг все невольно содрогнулись: дверь отворилась, и на пороге показался человек. Огромные кольца были продеты у него в нос и уши, на руках красовались браслеты из слоновой кости, на плечи была накинута тигровая шкура, длинный хвост которой волочился сзади по земле. За ним следовало несколько воинов, но они остались за дверью. Дикарь медленно приблизился к пленникам и долго рассматривал их, переходя от одного к другому и с видом удовольствия качая головой. Наконец, он остановился перед парижанином и сказал ему на ломаном английском языке:

— Откройте рот.

Это были первые слова, которые понял Арман с тех пор, как попал во власть даяков.

— Вы говорите по-английски! — вскричал он. — Прекрасно! Мы сможем объясниться.

— После, — перебил его туземец, — я говорю по-английски, потому что жил на берегу, все белые говорят по-английски, и потому я заговорил с вами на этом языке. Откройте рот!

Несколько удивленный этим странным требованием, Лаваред, однако, повиновался. Туземец осмотрел его зубы, потом вынул из-за пояса какой-то красный камешек и поставил им знак на лбу француза. Потом он то же самое проделал со всеми остальными. Удовольствие его с каждым новым осмотром, видимо, все возрастало. Окончив свое дело, он хотел было удалиться, но Арман без церемонии удержал его за тигровую шкуру.

— Постойте, вы обещали мне объясниться, кто вы такой?

— Врач! — сказал дикарь.

— Врач! А, понимаю. Вы хотели узнать, нет ли у нас какой-нибудь болезни, которая могла бы распространиться между вашими соплеменниками?

— Да, вы правы.

— А если бы мы были больны, нас прогнали бы?

— Нет, вас привязали бы к позорному столбу, и наши воины стали бы испытывать на вас свою ловкость, пуская в вас стрелы.

— К счастью, мы здоровы.

— Да, к счастью, потому что вы умрете без страданий, чтобы появиться на столах перед нашими юношами.

Эти слова мрачно упали в тишине. Европейцы побледнели, истина начала выясняться в их сознании. Пленники даяков-людоедов, они будут съедены своими тюремщиками.

Однако Лаваред настаивал.

— Но вы не хотите сказать, что мы послужим им пищей?

— Да, да, пищей! — отвечал туземец. — Ничего нет вкуснее мяса белых, — прибавил он, и его лицо приняло хищное выражение. — Но, повторяю, вы не будете страдать. Страдание может вызвать лихорадку, а это портит вкус мяса, вы не останетесь здесь, потому что и страх может испортить ваш вкус, вас отведут туда, где растет камфарное дерево. Его запах вас опьянит, и когда настанет час пира, вы умрете, даже не почувствовав последнего удара. И вы будете вкусны, сочны и доставите много удовольствия нашим воинам.

Трудно описать состояние пленников после этих слов. Ужас, отчаяние овладели ими до такой степени, что они почти лишились сознания. Они были как бы под гипнозом, не спали, но и не сознавали окружающего. Отмеченные красными знаками, как быки, которых вот-вот поведут на бойню, осужденные стать пищей отвратительных дикарей, они слушали, как во сне, рассказы «врача» о средствах, употребляемых для сохранения вкуса человеческого мяса.

Они были низведены до степени домашних животных, которым искусный повар рассказывает, под каким соусом он их приготовит. Это был какой-то кошар, напоминавший рассказы Эдгара По. В этом состоянии они даже не заметили ухода «врача». Только, когда появились воины и вытащили их из сарая, они немного пришли в себя.

Оретт, Лотия, Маудлин и Джоан отчаянно закричали. Это был последний безумный протест против неминуемой смерти. Своим поведением они уже доказали свою храбрость, но теперь всякое мужество покинуло их. Сами же мужчины тоже были совершенно подавлены. Изобретательный ум Лавареда потерял всю свою изобретательность. Тюрьма, смерть не могли бы смутить ясности его мысли, твердости духа, но стать пищей каких-то гнусных варваров и знать, что Оретт ожидает та же участь, — такая мысль, положительно, угнетала его. В голове у него шумело. Он уже как будто слышал треск костей своей дорогой жены на зубах у каннибалов, и сердце его сжималось, и какой-то туман застилал ему глаза. Они шли среди своих палачей, как стадо, которое гонят на бойню. Скоро они вошли в лес, состоящий из камфорных деревьев, где их заперли во дворе, обнесенном частоколом, через который тянулись пахучие цветы этого растения. Разбитые и усталые, они бросились на голую землю. Опьяняющий запах камфоры кружил им головы, нервы их мало-помалу успокаивались. Ими овладело сонное спокойствие, и без мысли, без сопротивления, даже без сознания предстоящей опасности они погрузились в этот туман и закрыли глаза.

«Врач» не солгал: они не будут страдать, они не заметят перехода из жизни в вечность.

Когда они проснулись, уже светало. Около семнадцати часов они проспали здесь тяжелым сном опьянения. Они осмотрелись вокруг безумными, ничего не выражающими глазами. Из-за ограды на них уставились любопытствующие головы туземцев, пришедших посмотреть свое будущее угощение.