Артур Конан Дойл - Скандальная история в княжестве О...

Я только что женился и поэтому за последнее время редко виделся с моим другом Шерлоком Гольмсом.

Мое собственное счастье и домашние интересы всецело завладели мной, как это обыкновенно бывает с человеком, который обзаводится собственной семьей, тогда как Шерлок Гольмс по своей цыганской натуре не питал ни малейшей склонности к семейной жизни. Он продолжал жить в нашей старой квартире на улице Бейкер, был по-прежнему завален старыми фолиантами, и по-прежнему приступы полнейшей апатии сменялись в нем вспышками энергии. Он все еще продолжал изучать преступления и, благодаря своим выдающимся способностям и необыкновенной наблюдательности, ему удавалось разгадывать такие преступления, которые полиция давным-давно уже причислила к разряду безнадежных. Время от времени до меня доносились смутные слухи о его деятельности: я слышал о его командировке в Одессу для раскрытия одного политического убийства, о его поездке в Тримонали, и, наконец, о миссии, принятой им по поручению голландского двора, и выполненной им с таким тактом и успехом.

А затем о деятельности моего старого друга и сожителя я знал не более остальных подписчиков газет, читавших подробности о его похождениях.

Однажды вечером — это было 20 марта 1888 года — я проходил по улице Бэйкер. Я возвращался с консилиума, так как, надо сказать, я снова занялся докторской практикой. Когда я подошел к столь знакомой мне двери, мною овладело страстное желание навестить Гольмса, чтобы узнать, какому делу он в настоящее время посвящает свой необыкновенный талант. Его комнаты были ярко освещены, и я увидал тень его высокой худощавой фигуры. Опустив на грудь голову и заложив за спину руки, он быстро шагал взад и вперед по своей комнате. Я слишком хорошо знал все его привычки, чтоб сразу не понять, что он снова что-то замышляет. Я позвонил и вошел в комнату, в которой некогда жил вместе с ним.

Нельзя сказать, чтобы он меня встретил очень приветливо. Он вообще нежностью никогда не отличался; и все-таки я чувствовал, что он очень рад моему приходу. Он пяти слов не выговорил, радушно улыбаясь, усадил меня в кресло, протянул мне ящик с сигарами и указал мне на стоявший в углу шкафчик с ликерами. Затем он стал спиною к камину и начал меня разглядывать своим испытующим, пронизывающим взглядом.

— Брак принес тебе пользу, Ватсон, — заметил он. — Я думаю, в тебе прибавилось семь с половиной фунтов весу, с тех пор, как я виделся с тобою в последний раз.

— Семь фунтов, — ответил я.

— Неужели? А ты снова практикуешь, как я вижу. Ты мне раньше ничего не говорил о своем желании снова заняться практикой.

— Откуда ты это знаешь?

— Я это вижу. Я знаю также, что ты недавно был в непогоду на улице и что у тебя, должно быть, очень неумелая, небрежная горничная.

— Мой дорогой Гольмс, — проговорил я, — перестань. Несколько столетий тому назад тебя, наверное бы, сожгли за колдовство. Действительно, я в четверг попал под дождь и вернулся домой весь мокрый и в грязи, но откуда ты это узнал, я не могу понять, так как, вернувшись домой, я тотчас же переоделся. А прислуга моя, Мари, действительно из рук вон плоха, и жена моя уже отказала ей. Но скажи мне на милость, откуда ты все это знаешь?

Он ухмыльнулся и начал потирать свои узкие нервные руки.

— Это очень просто! — ответил он. — Я вижу, что на коже твоего левого сапога находится несколько царапин, которые могли произойти только оттого, что с сапог счищали грязь без всякой осторожности. Отсюда я вывел мои оба заключения о непогоде и о твоей скверной прислуге. Ну а что касается твоей практики, я должен был бы быть дураком, если бы я сразу не принял за практикующего врача человека, от которого пахнет йодоформом, на указательном пальце правой руки которого черное пятно от ляписа, и в боковом кармане которого оттопыривается, очевидно, стетоскоп.

Я расхохотался, слушая, с какой неопровержимой логикой он развивал свои умозаключения.

— Когда я слушаю твои логические выводы, мне это прямо кажется смешным — заметил я, — и все-таки каждое новое доказательство твоей проницательности меня всегда поражает. А ведь я вижу всегда то же самое, что и ты. Почему же мне никогда не удается ничего разгадать?

— Очень просто, — ответил он, закуривая папироску и усаживаясь в кресло. — Ты видишь, но ты не понимаешь — вот в чем различие. Например, скажи мне пожалуйста, ты часто видел ступени, ведущие из передней в эту комнату?

— Да, очень часто.

— А как часто?

— Вероятно, несколько сот раз.

— В таком случае, ты, конечно, можешь мне сказать, сколько всех ступеней?

— Сколько? Не имею ни малейшего понятия.

— Видишь ли, и в данном случае ты видел, но не наблюдал. Вот это-то я и хочу сказать. Я знаю отлично, что эта лестница имеет семнадцать ступеней, и знаю, потому что не только видел, но и наблюдал. A propos [1] Кстати (фр.) , так как я знаю, что ты интересуешься моими уголовными приключениями, ты был даже так любезен, что напечатал два или три рассказа о них, так я думаю, что тебе это будет крайне интересно.

Он показал мне на лист толстой розовой почтовой бумаги, лежавший на письменном столе.

— Это письмо пришло с последней почтой. Прочитай его, пожалуйста.

Письмо без подписи, на котором не было обозначено ни числа, ни адреса отправителя, гласило следующее:

«К Вам сегодня вечером в три четверти восьмого явится господин, которому необходимо переговорить с Вами по очень важному делу. Услуги, оказанные Вами недавно одному из царствующих европейских домов, доказывают, что Вам можно доверять самые откровенные и важные тайны. Поэтому прошу вас быть дома в указанное время и не сердиться, если Ваш гость будет в маске».

— Тут кроется какая-то тайна, — заметил я. — Ты что-нибудь понимаешь?

— А ты что можешь заключить из самого письма?

Я тщательно исследовал почерк и самую бумагу.

— Повидимому, автор этого письма довольно богатый человек, — заметил я, стараясь как можно вернее копировать метод моего друга. — Эта почтовая бумага, наверное, недешево стоит.

— Совершенно верно, — проговорил Гольмс. — Но это ни в каком случае не английская бумага. Подержи ее против света.

Я это исполнил и увидал, что на левой ее стороне были водяные инициалы «Е. К.», а на правой был отпечатан какой-то иностранный герб.

— Ну, что ты из этого заключаешь? — спросил Гольмс.

— Налево инициалы фабриканта.

— Хорошо, а направо?

— Вероятно, фабричная марка. А чья именно — не знаю, — ответил я.

— Благодаря моим геральдическим познаниям я могу от себя с уверенностью сказать, что это герб княжества О…, - ответил Гольмс.