Миклош Сабо - Команда Альфа

— Конечно, вполне может быть, что он не один околачивался тут, а вдвоем, и второй побежал поднимать племя на ноги. Возможно и то, что он был в составе сторожевой службы и его направили на розыски именно наших групп. Шпионами наполнена земля! Быть может, какая-нибудь наша группа попала в ловушку… кто знает? Нам остается одно: высадиться. Мы должны осмотреть место происшествия.

Последнюю фразу он уже произнес с прежней твердостью.

— Сэм и Тудореску! На весла! Причаливаем!

— Танака, Рикардо, Мадяр! В разведку! Осмотреть окрестность! Мы же, остальные, будем прикрывать вас! Выполнять!

Не успели мы подумать над приказом, как стукнулись о берег. Мы кинулись к деревьям. Каждый высадившийся слился с каким-нибудь стволом. Моя тревога прошла. Мне вернули уверенность короткие, хлесткие слова команды снова обретшего свою решимость Джо.

Лес встретил нас тишиной. Лишь черная птица-муравьед встрепенулась при нашем появлении и перелетела на другую ветку. Ее огненно-красные глаза с любопытством поблескивали. Она нас не боялась. А разглядев как следует, вообще преспокойно отвернулась и стала искать себе пищу.

У нас от души отлегло. Хоть мы и были неустрашимыми, но все же нам стало не по себе в незнакомой чаще, да еще такой, где любая ветка и куст могли скрывать стрелы и оружейные стволы. Повадки птицы, однако, успокоили нас и на этот счет. Мы поняли, что одни.

Осмелев, я бодро зашагал к тому месту, где должен был находиться пристреленный индеец.

Зашагал?! Легко сказать! Да ведь каждую пядь пути в лесу, сплошь заросшем травянистыми растениями, приходилось с огромным трудом отвоевывать у природы! Притом не могли же мы полностью доверять, рискуя жизнью, инстинктам птицы. Надо было принимать меры предосторожности, не забывать о хищниках и змеях. Разве мы были гарантированы от того, что с какого-нибудь сука не свалится нам на шею копьеголовая, устрашающая куфия, чей яд действует мгновенно, или мы не нарушим покой какого-нибудь великана удава.

Сначала мы нашли тропу, проложенную к берегу обнаружившим нас человеком. Она и привела нас к нему самому. Он лежал на маленькой лужайке лицом вниз, в позе человека, греющегося на солнце. На спине его не было видно следов ранения, только капли крови говорили о трагизме этого покоя.

Танака обошел поляну, тщательно осмотрел все, вплоть до листьев и веток кустов, не носят ли они на себе каких-нибудь следов присутствия человека. Надо было установить, один ли пришел сюда этот индеец.

— Нигде ничего! — объявил он, довольный результатом своего кропотливого труда. Его, повидимому, успокоило то обстоятельство, что самое страшное, то есть организованное преследование, нам не угрожает.

Мы вдвоем с Рикардо занялись трупом. Убитый был индейцем, к тому же представителем одного из самых примитивных племен. Руки и волосы его были украшены лентами. Белыми лентами с веселыми желтыми полосками. Рядом с ним опрокинулся туесок, в траве барахталось несколько рыб, ловя ртом воздух. Очевидно, они предназначались для семейного обеда.

Мы повернули тело на спину. Пуля прошла через переносицу. Вероятно, она столкнулась со скулой и, проехав по ней, проникла в мозг, где и застряла, так как место вылета ее мы не обнаружили. Мне пришла в голову нелепая мысль: я представил себе недоумение зверей, любителей падали, когда они найдут в середине мозга стальную «косточку». Я прямо-таки не в силах был отделаться от этого дикого образа, который настойчиво преследовал меня.

— Он пришел сюда, чтобы поохотиться! — Голос Рикардо вернул меня к действительности.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю их обычаи! — И он указал на лицо покойника. — Когда индеец готовится к единоборству со зверем, он красится.

— Значит, мы убили невинного человека! — вырвалось у меня, и я тут же пожалел об этом. Но слово не воробей, вылетит — не поймаешь…

Рикардо в недоумении уставился на меня.

— Какой ты странный! Считаешься лучшим курсантом, а закатываешь глаза, как невинная девица.

Начни я сейчас объяснять ему, что в «лучшие» меня вывела погоня за карьерой, но что любой ценой добиваться ее я все же не намерен… что подобный шаг может оправдать только самозащита… до него не дошли бы мои слова, и это неудивительно: ведь наши курсанты давно уже перешагнули через подобные понятия. Нас готовили для нападения, для того, чтобы ради так называемой высшей цели мы беззастенчиво убивали. А это то, с чем я не могу согласиться!

На мое счастье, насмешливый взгляд его меня отрезвил, и я воздержался высказывать прочие свои мысли. Ведь жизнь и мне была дорога.

Я только ответил ему:

— Если нужно и оправдано — это другое дело, но бессмысленное убийство не может быть нашим методом! Не забывай, что в наш метод входит и снискание расположения населения!

Это была удачная уловка, Рикардо умолк, он не нашелся, что возразить.

— Пошли, — сказал японец, стоявший рядом со мной и молча слушавший наш спор.

О погребении не могло быть и речи: зачем? За пас поработают хищники.

Мы еще раз оглядели все вокруг — не упустили ли чего-нибудь существенного, не осталось ли что-то незамеченным — и пошли к плоту.

Мы сделали всего несколько шагов и остановились как вкопанные.

Неожиданной галлюцинацией раздался звонкий, пронзительный звук.

«Что это, кузница? Здесь?!» — спрашивал я себя. Я видел, что и мои спутники испуганно прислушиваются.

Невидимый кузнец бил по наковальне ритмично, с равными промежутками.

— Да это птица-звонарь! — И кубинец указал вверх. По его голосу я понял, что он уже немного отошел после испуга.

На вершине одного головокружительно высокого дерева сидела птица со слепящим белизной оперением. Теперь уже и мы с Танакой распознали милую обманщицу тропиков.

Успокоившись, мы двинулись дальше.

Птица меж тем меняла свой репертуар. Над лесом загудел колокол. Он заливался то тонко, пронзительно, то глухо, рыдая над деревьями, кустами и покойником, лежавшим навзничь и глядевшим уже матовыми глазами на зеленый шатер леса, который он покидал навсегда. И который оплакивал его.

Я скрывал свою горечь, но самобичевание стискивало мне горло.

В то время как члены нашей группы отнеслись к смерти индейца совершенно равнодушно, у меня из головы она не выходила. Я снова задумался о своей судьбе, о будущем. Не хотелось бы остаться недопонятым вами: в бою я мог бы быть беспощадным, но так… при таких обстоятельствах, ради заведенных кем-то волчьих законов?.. У того человека, быть может, была жена, дети, ожидавшие его возвращения…

Что натолкнуло меня на подобные мысли, я и теперь не могу уяснить себе. Может, врожденный страх перед кровопролитием? Или воспитание, полученное дома? Или же одно из прочно усвоенных правил нравственности: быть нетерпимым к несправедливости? А может быть, моя горестная юность, шопронский дворник-обидчик, парень, отбивший у меня Ютку, предмет моей первой любви? Я искал ответы на эти вопросы, но не находил. Одно было очевидным: все, чему я научился на курсах спецвойск, сразу сошло с меня как с гуся вода. Убивать-то я умел, но желания убивать у меня не было ни малейшего.