Ольга Шалацкая - Киевские крокодилы

Та опустилась, пышно пораскинувшись складками своего серого шелкового платья.

— Извините, Константин Константинович, что я явилась к вам, но я должна была это сделать ввиду обоюдного интереса порученного мне дела.

Нетерпение отразилось в лице Крамалея. Он встал с места и отошел в глубь комнаты, где остановился, заложа руки в карманы и издали смотрел на Балабанову. В позе его было нечто выжидательное, насторожившееся. Так иногда заяц из-за куста выглядывает охотника.

Балабанова также встала с своего места, подошла к Крамалею и продолжала вполголоса что-то говорить ему. Крамалей отошел еще дальше, точно ужаленный. Балабанова последовала за ним; она все еще что то говорила, понизив голос. Спустя несколько минут Крамалей опять приблизился к письменному столу.

— На днях я покупаю дом и мне крайне нужны деньги, — говорила Балабанова: — и именно недостает обещанной вами суммы.

— Но вы уверены: все так будет?..

— На днях я пришлю за вами, или сама заеду.

Он открыл несгораемую кассу, отсчитал несколько билетов и положил перед Балабановой.

— Мерси, — произнесла та, пряча билеты в ридикюль. — Будьте уверены, я еще никого не обманывала.

Она даже сделала попытку протянуть ему руку, но Крамалей, казалось, не заметил ее жеста, все также величественно, спокойно продолжал стоять в стороне, заложа руки в карманы. Психология его лица, в данный момент, выражала самые разноречивые чувства: он сознавал всю мерзость своего поступка, но все же предпринимал его.

— Жребий брошен, — говорил взгляд его серых, стекловидных, точно остановившихся глаз.

Балабанову слуга предупредительно проводил на улицу и даже позвал извозчика,

— Ну, действуй, — мысленно ободрила она себя.

— Как я скучала вчера без вас, Милица Николаевна, — начала она, врываясь в квартиру Затынайки: — обещали быть и не заехали, а я уж ждала вас. Все спрашивают, что с вами, отчего вы такая рассеянная. Очень просто: жду одну особу, — отвечала я любопытным.

— Извините, Татьяна Ивановна, право не было настроения. Получила приятное известие от дяди, нахлынул рой воспоминаний детства, — весело отвечала Милица.

— Должны загладить свою вину. Когда теперь будете? В четверг можно рассчитывать?

Милица, не думая, дала слово.

— Вот прекрасно! — воскликнула Балабанова. — А детки где? Я приехала также на них взглянуть. Это пассия моя. Отпустите ко мне Лелечку на несколько дней. В четверг приедете и возьмете. Лелечка, деточка, хочешь ехать ко мне? — нежно обратилась она к вошедшей в комнату девочке.

— Если мама позволит, — отвечала та. Милица велела дочери одеться в новое платье.

— Как это мило с вашей стороны! Не обижайтесь, Милица Николаевна, я бы могла помочь вам относительно воспитания детей. Лелечку пора готовить в институт.

— Спасибо за доброе намерение, но я скоро уезжаю в деревню, — отвечала Милица и рассказала ей относительно своих планов.

— Вот как! — подумала Балабанова и сказала, что ей очень жаль расстаться с нею.

— Итак, вы уедете скоро?

— Не очень скоро, Татьяна Ивановна: — письмо к дяде идет целый месяц, если не более, хотя, конечно, он может прислать телеграмму.

Балабанова уехала и увезла с собой Лелю. Милица вышла на крыльцо проводить их и взглянула на дочь, с торжествующим видом усевшуюся в экипаж. Возница взмахнул вожжами и помчался. Маленькая фигурка девочки, в серой шубке, мелькнула светлым пятном в глазах матери последний раз и сердце Милицы вдруг болезненно сжалось и заныло каким-то недобрым предчувствием.

— Куда и зачем отпустила она дочь? К прекрасной, быть может, но все же малознакомой личности.

Опять странное, двойственное чувство овладело ею: Балабанова показалась ей противна с своей навязчивой, приторной любезностью; молодая женщина по-прежнему не могла разобраться в своих ощущениях и приписала свое тяжелое настроение разлуке с дочерью.

Ей сделалось холодно. Она закуталась в платок и присела за работу.

В доме стояла невозмутимая тишина. Аринушка уложила двух младших девочек в постель и сама тоже улеглась на сундуке.

Милица сложила работу, взяла книгу и углубилась в чтение. Ей показалось, что на крыльцо кто-то взошел и затем послышался робкий, неуверенный шорох, будто дергание за ручку двери.

— Кто бы мог быть в такое позднее время? — подумала она: — уже 12-й час ночи. Неужели телеграмма от дяди Евгения?

Она подошла к дверям и спросила:

— Кто там?

— Я, — отвечал робкий голосок.

— Лидия, вы? — удивилась Милица и распахнула двери.

В комнату, шатающейся походкой, вошла Лидия с бледным лицом и блуждающими глазами. На ней была надета теплая кофточка и на голову небрежно наброшен платок; пряди волос выбивались из-за него. Девушка нерешительно остановилась среди комнаты, точно не зная, что ей делать.

— Что с вами? — спросила Милица.

Лидия ничего не ответила ей, только подняла на нее свои большие печальные глаза, вскинула ими как-то странно и, не снимая одежды, села на стул около печи.

Милица тут только заметила, что девушка вся дрожала, как осиновый лист.

— Вам холодно, — сказала она участливо. — Я велю сейчас затопить печку. Моя служанка заснула, но я ее разбужу.

— Не нужно, — ответила Лидия: — мне холодно по другой причине: со мной случилась ужасная вещь.

Челюсти ее задрожали, она не попадала зуб на зуб.

— Я сама не понимаю, что произошло со мной, знаю только одно: что-то ужасное. «Он» мне противен, Милица Николаевна, всегда был противен и теперь более чем когда-либо. Помогите мне разобраться в этих ощущениях. Что теперь думает обо мне бедная мама? Могла ли она представить, что я способна на такой поступок? Все же я не могу дать себе отчета, точно кто-то другой двигал волею моею.

— Что с вами? Вы бредите? — с испугом спросила Милица, наклоняясь над нею и вглядываясь в бледно-зеленоватое лицо девушки с помутившимся взглядом.

Искаженное отчаянием лицо Лиды, с блуждающей на губах горькой улыбкой не то иронии, не то презрения казалось ужасным. Зрачки глаз расширились, какая-то неопределенная мысль гвоздем засела в них, точно она старалась что-то припомнить, осмыслить, уяснить. Тревожный вопрос крался в них и затем все лицо и губы складывались в скорбную, горькую усмешку недоумения. Вдруг на лицо набегал неописуемый ужас и закрывал его мрачными, беспросветными тучами.

— Неужели помешательство? — мелькнуло в голове Милицы и она сказала:

— Разденьтесь и лягте в постель.

— Может быть, Милица Николаевна, я не достойна находиться под вашим кровом, — твердо произнесла Лидия и взглянула на нее своими помутившимися глазами. — Я расскажу вам все и если вы найдете меня недостойной, то прогоните и я сейчас же уйду, — с трогательной покорностью произнесла Лидия. Милице стало жаль ее и она почувствовала, что бы не сделал этот несчастный ребенок, она не найдет для него слов осуждения.