Луи Буссенар - Монмартрская сирота

— Вы имеете несчастье быть…

— Сиротой? Хотите вы сказать. И об этом я ничего не знаю. Знаю только, что не помню своей семьи с раннего детства.

— О как, должно быть, больно не знать родительской ласки с нежного возраста?

— Да, это тяжело.

— Итак, вы не знали ни отца, ни матери?

— Напротив! Я их слишком хорошо знал!.. Но действительно ли была мне матерью эта вечно пьяная старуха, шатавшаяся по всем притонам… Действительно ли был моим отцом этот старый негодяй, до того пропитанный алкоголем, что мог бы воспламениться, неосторожно приблизившись к огню…

Я смутно припоминаю эту парочку, влачившую существование в грязной конуре одного из беднейших кварталов Нью-Йорка. Достойные супруги проводили все время в драках, работая ровно столько, сколько необходимо, чтоб раздобыть себе выпивку, и очень мало заботились о пропитании живших с ними четырех или пяти мальчишек, моих сверстников. Помнится мне, что старика звали Сильвер (серебро); о какая ирония! Меня называли Эдуардом или короче Недом. Я питался овощами и остатками кушаний, которые собирал на свалках, изредка лишь запивая их стаканом скверной водки, подносимым мне стариком или старухой.

— Это ужасно! — вскрикнула Элиза.

— Мне было всего лишь четыре года, когда меня стали приучать к воровству, заставляя брать пример со старших братьев, которые, несмотря на детский возраст, в совершенстве владели своим ремеслом. Я плохо справлялся с подобной работой, но мои почтенные старики приписывали это тому, что я слишком молод, и не теряли надежды сделать из меня ловкого вора.

— Но им, конечно, не удалось совратить вас с истинного пути? — спросила она его дрожащим голосом, полным сочувствия.

Он улыбнулся и продолжал свой рассказ:

— С робостью приступил я к краже съестных припасов, выставляемых у входа в магазины… Я был красивым, розовощеким, белокурым мальчуганом и не внушал никому подозрений… Я «подчищал» всюду понемногу и возвращался домой с полными карманами разного товара. В награду и в виде поощрения я получал стакан виски.

— Это безобразие! — возмущалась Элиза.

— Я уже начинал входить во вкус этой ужасной жизни, — продолжал Стальное Тело, улыбаясь, — когда, к счастью, одно незначительное обстоятельство вырвало меня из окружающей обстановки.

Однажды я украл коробку консервов. Коробка мне очень понравилась, так как на ней была нарисована хорошенькая свинка с розовым рыльцем и закрученным хвостиком. Содержимое интересовало меня очень мало, но упаковка положительно очаровала.

Меня заметили в магазине в тот момент, когда я, забыв про все на свете, любовался свинкой.

Владелец магазина приказал схватить меня и отдать в руки полиции, но его жена этому воспротивилась и, хотя я весь был в грязи и лохмотьях, повела меня к себе.

Я долго не мог прийти в себя от изумления; меня поразила роскошь новой обстановки после логовища супругов Сильвер.

Добрая женщина дала мне поесть и была поражена моей жадностью и неумением обращаться с приборами для еды: у Сильверов мы ели (в те редкие дни, когда бывало что есть) просто руками и из общей миски, точно звери.

Когда я насытился, она стала журить меня за то, что я украл, но делала это так ласково и нежно, что глаза мои наполнились слезами. Тронутая моим раскаянием, она поцеловала меня, всунув в руку маленькую серебряную монету, и подарила мне коробочку со свинкой.

До сих пор никто меня никогда не целовал. Эта материнская ласка глубоко меня потрясла — на душе стало вдруг светло и радостно.

— Нехорошо, стыдно воровать! Ты больше не будешь этого делать, не правда ли, мой дорогой малютка? — почти умоляюще спрашивала меня мягким, ласковым голосом моя благодетельница.

— Нет, я не буду больше красть, сударыня… Никогда, никогда… клянусь вам.

Она еще раз поцеловала меня и сказала, прощаясь:

— Когда тебе нечего будет есть, приходи сюда; ты всегда найдешь бутерброд и чашку кофе.

Я ушел от нее совершенно преобразившимся.

Первым моим побуждением было желание освободиться от коробочки, напоминавшей о прошлой жизни, с которой мне страстно хотелось порвать. Ни минуты не задумываясь, я бросил ее в водосточную трубу, несмотря на то что мне грозила перспектива остаться без обеда.

Радуясь своему мужественному решению, я крепко зажал в руке подаренный мне шиллинг и поклялся никогда его не тратить.

— И вы сдержали слово? — спросила с любопытством Элиза, сильно заинтересованная этой необычайной биографией.

Стальное Тело показал никелевую цепочку своих часов, и она увидела болтавшуюся на ней в виде брелка блестящую монетку, потертую от времени.

— Это мой талисман, — сказал он с улыбкой, — и я не взял бы взамен целое состояние.

— Но как же вы перебивались? — возобновила прежний разговор Элиза.

— Голодом, несмотря на скудость такого питания.

— Что же с вами стало потом?

— Я долго блуждал без определенной цели, руководствуясь одним лишь желанием: не возвращаться к супругам Сильвер, где меня поили водкой и обучали красть. Этого я достиг вполне, так как забрел в такую отдаленную часть огромного Нью-Йорка, что не мог найти логовища старых бродяг даже при сильном желании.

Тогда-то началось для меня поистине ужасное существование. Я остался без крова. Мне приходилось проводить ночь где попало: на тумбах, уличных скамьях, у порога домов, на строительных лесах, в извозчичьих дрогах, вагонах — словом, всюду, только не в постели.

Я оспаривал свою жалкую трапезу у крыс и собак…

А между тем мне было не более шести лет!

Я испробовал все уличные ремесла: был чистильщиком сапог, посыльным, разносчиком газет и зарабатывал с горем пополам несколько пенни в день.

Босой, оборванный, с непокрытой головой, терпел я зимнюю стужу и летний зной. Любой другой мальчуган не перенес бы подобных лишений, меж тем как для меня, благодаря могучей организации, они прошли бесследно.

— Один… в таком возрасте!.. Ни ласки, ни поцелуя… ни совета… И какое притом ужасное одиночество! О как должны были вы страдать!..

— Тем более, что от природы у меня было любящее и привязчивое сердце. Я имел несколько маленьких товарищей, но все это были бездельники, прошедшие школу супругов Сильвер.

Моими лучшими друзьями были бродячие собаки и философы-бродяги, перебивавшиеся, как и я, со дня на день.

Больнее всего было то, что я никак не мог отыскать магазин со съестными припасами, сыгравший столь важную роль в моей судьбе.

Я, кажется, отдал бы всю свою жизнь, чтоб еще раз увидеть дорогое существо, которое одним словом, одной лаской вырвало меня из пучины, куда я стремглав скользил по наклонной плоскости. К сожалению, я был знаком лишь со своим кварталом и не знал улицу, где жила моя спасительница.