Олег Азарьев - Искатель. 2013. Выпуск №5

И вот он, этот момент! Мы глядим друг на друга, и теперь я все знаю. Но едва я делаю шаг навстречу, как он вдруг срывается с места.

— Эй! Э-э-эй! — крича, я бросаюсь следом.

Удрать ему не удается: слишком тяжело найти в темноте кнопку домофона! Когда он наконец нажимает ее, я уже повисаю на нем. Из подъезда вываливаемся вместе, и я первым падаю со ступенек. Он запутывается в собственном плаще и грохается еще менее удачно, перевернувшись через голову. Не успеет встать! Один прыжок — и я уже рядом, а он еще только поднимается на локтях… и в этот момент какая-то неодолимая сила подхватывает меня сзади и просто бросает на асфальт — точно тюк с мукой. Прижатый сверху чем-то неподъемно тяжелым, я успеваю увидеть, как моего преследуемого хватают две темные фигуры и волокут прочь от крыльца. На какое-то время вся группа теряется из вида. А когда меня поднимают на ноги, я вижу, что темные уже отпустили добычу. Один из них что-то возбужденно кричит в «мобильник».

— Опаньки! — выдыхают мне сзади в шею горячий воздух. — Типа нашелся наш герой, что ли? И жив-здоров, каже…

«…тся вам, что древние крепости — самый возмутительный на свете мираж? Они вот так красуются вдалеке, парят себе в небе со своими изящными башенками, в которых так и мерещатся то отважные рыцари, то их обворожительные дамы сердца, то коварные изменники. Но заглянешь внутрь — и нет там ничего, кроме, извиняюсь, центнеров птичьего помета…» Худой сутулый старикашка с козлиной бороденкой и зеленым платочком на шее спрутом обвил юную девушку и, таскаясь с нею от одной картины к другой, не давал ни малейшего шанса на побег. Торжество было в разгаре. Виновник уже произнес краткую, проникнутую скромностью и самокритикой речь и теперь давал интервью какому-то журналу о досуге. Гости бродили по залам с наполненными фужерами, разглядывая полотна, — кто с оценивающим выражением знатоков, кто с восхищением подхалимов, а кто просто с видом вежливой заинтересованности, приличествующим модным местам. Я же разглядывал самих гостей: движение всегда интереснее статики, пусть и высокохудожественной. К тому же тема искусства за последние месяцы мне, прямо скажем, немного приелась. Вокруг шептали: «Будет, будет…» Ожидали приезда кого-то монументально-значительного — то ли министра, то ли председателя чего-то, то ли вообще Самого. А я ждал понедельника. Ждал Самого и ждал понедельника. Глазел вокруг — и ждал понедельника. Попивал воду — и ждал понедельника. Корил себя за то, что как-то рисково и самонадеянно припарковал машину в переполненном переулке — и тут же вспоминал, какая это, в сущности, мелочь в сравнении с тем, что скоро грянет понедельник. День, когда я приподниму пыльную завесу безвестности над чудом Лысого.

Мимо степенно прошествовали сразу три поколения дам света: увитая янтарем кучерявенькая бабуля, ее долговязая дочь с подтянутыми щеками и бриллиантовой россыпью на измученной соляриями шее и тощая девчушка лет четырнадцати — вся в черном. Да, я все-таки нашел, кажется, относительно безопасный способ свести моего диковинного приятеля с учеными кругами! В качестве первого круга я выбрал нашего хирурга. Угрюмца, который еще в юности ампутировал себе чувство юмора. Над анекдотами не смеялся, на робкие шутки, с которыми больные бодрятся и хорохорятся, не реагировал, телевизор не смотрел и, кажется, вообще не раскрывал никаких книг, кроме научных. Даже на собственном пятидесятилетии он улыбнулся лишь дважды, и оба раза — жене. У такого человека точно не было в лексиконе слов типа «розыгрыш» или «подначка». Также стопроцентно предсказуем, как в желуде стопроцентно предсказуем дуб. Рядом две полные кумушки энергично обсуждали кого-то отсутствующего: «А ведь ему уже за сорок! Вот все мы — ты, я, Танька, да кто угодно! — приходим с работы домой. Кто детьми занимается, кто исторические книги читает, кто еще что… Этот каждый день — каждый божий день! — с тусовки на тусовку, с тусовки на тусовку! Так и хочется спросить: ты для чего живешь, Боря?»

Чтобы сразу выжечь любые подозрения со стороны хирурга, я попрошу его самого выбрать ассистента, не сообщая мне имени. Нет-нет, двух ассистентов — так научней! А местом эксперимента станет рентгеновский кабинет. Ну, или процедурная — если будет свободна.

У двери в следующий зал женоподобный молодой человек в шарфике поверх сиреневого пиджака кричал прямо в ухо другому женоподобному молодому человеку в толстом свитере с длинным воротом — да так, чтобы слышали оба зала: «Твое неприятие постмодернизма уже само по себе есть постмодернизм!»

Лысый войдет в одно помещение, а мы будем наблюдать за ним из другого через смотровое окно. К Лысому присоединится один ассистент. Потом я его выведу — и заведу второго. Конечно, невозможно предугадать, как они оба среагируют, но… тут без риска никак. Небритый парень с убранными в хвост длинными волосами раскачивался перед спортивного вида очкастым блондином и поигрывал бокалом в руке: «Не-не-не, поверь мне, областные — самые борзые. Москвички — пафосные, но они имеют право, да и пафос этот — наносной, пыль в глаза. Приезжие понимают, что они здесь на птичьих правах, — и не рыпаются. А эти на полном серьезе строят из себя богинь только на том основании, что Москва, дескать, от них через дорогу. Отсюда вся их спесь — и это при полном отсутствии прописки». Уже сейчас было ясно, что хирург немногим больше моего разбирается в электромагнитных полях и нейронах, но он станет первым, кто хотя бы что-то узнает. И подтвердит тем, кто будет дальше. Ведь, кто-то же должен быть дальше. Валентиныч, судя пс/всему, увлекся — не то интервью, не то молоденькой барышней, которая его брала. Он бегал с нею от картины к картине и истово размахивал руками, а девушка кивала в такт. Дело оставалось за малым — снова заманить в клинику Лысого. Но, учитывая все мои заслуги, не верилось, что понадобятся новые пряники. К тому же… Что он там творит? Что… о Боже! Да пустите же, я врач!

Девушка из журнала верещала, будто ее насиловали семеро. Валентиныч облокотился о стену и рвал воротник рубашки, пуская кататься по полу блестящие белые пуговицы. Лицо мокрое, багровое…

— Окно откройте! Коля, где-нибудь больно? Грудь болит?..

— Это… это… не может, — он тянул меня за рукав. — Не может…

Вместе с обслугой я вывел его в какую-то комнатенку и захлопнул дверь как раз в тот момент, когда за спиной завязывалась потасовка гостей-сердоболов с щуплым телевизионщиком, вздумавшим включить камеру. Валентиныч не терял сознания и по первым признакам не производил впечатление человека, стоящего на краю смерти. Да, пульс его подскочил аж до ста двадцати, но немного погодя пришел в норму. Не успела приехать «скорая», как мэтр уже снова был на ногах. Еще две минуты на переодевание — и он сам на белом коне вылетел из каптерки, грозно отослав эскулапов восвояси и велев продолжать празднество. Политик обязан держать удар, даже самый подлый и болезненный — от собственного тела. И держал он блестяще — все вокруг видели. Внезапный приступ аллергии на чей-то парфюм — и точка! Казалось, лишь мне заметны посиневшие губы и побледневшие щеки. Гости мгновенно разделились на истинно светских (сделали вид, что вообще ничего не заметили), просто светских (улыбались хозяину торжества и разглядывали картины, но время от времени мастерски перешептывались, не поворачивая голов) и невоспитанных (открыто косились и пожимали плечами). Я остался до закрытия. Значительный не приехал: позвонил, поздравил и обещал «как-нибудь». Я следил за Валентинычем, но он уже не давал никаких поводов для тревоги и ото всех сочувствующих только отмахивался. И хоть я считаю себя наблюдательным, признаюсь: не сразу сообразил, что к чему. Просто не понял, куда нужно смотреть. А нужно было — не на Валентиныча и не на гостей. Мне и в голову тогда не пришло глянуть на место, где свирепствовала «аллергия». Место нашей с Лысым картины. Я осознал это уже вечером,(когда увидел, как ее снимают со стены и тащат к выходу.