Юрий Кунов - Искатель, 2014 № 07

— Хорошо! Мысль, в общем, верная. Начнем тогда с холстов, — неожиданно для самой себя согласилась Рыбакова.

Валентина Васильевна осмотрела все натянутые на подрамники холсты и стоявшие под рабочим столом разнокалиберные листы картона. Некоторые живописные работы были выполнены на стекле и жести. Их она тоже осмотрела. Две работы — весенний сад в цвету и лесное озеро — ей очень понравились, но своего восторга она не показала. Марков не любил, когда восхищались его пейзажами. Наверное, не хотел, чтобы люди, даже мысленно, проводили параллели между его полотнами и картинами его знаменитого отца.

— Ничего неблагопристойного я не увидела, — сказала Рыбакова, собираясь присесть в кресло после более чем получаса поисков.

— Принимайтесь за стеллажи. Там вся графика.

— Смеетесь? Там же папок не один десяток! А рисунков тогда сколько?

— Валентина, я вас прошу!

— Хорошо, я посмотрю.

Рыбакова начала с полок, располагавшихся под потолком. Она залезла на стремянку, взяла одну из папок и села на верхнюю ступеньку.

Она переворачивала листы, почти не глядя. В основном это были пейзажи и натюрморты. Техника исполнения и материалы были разными: пастель, сангина, охра. Иногда попадались портреты и фигуры в полный рост, но ни одного изображения обнаженной натуры за два с лишним часа Валентина Васильевна не обнаружила.

— Ярослав, я уже устала. Пожалейте! — жалобно протянула она, закрывая очередную папку.

— Давайте сделаем перерыв, а потом вы продолжите.

— Идет. Я бросила бы все к чертям собачьим, если бы не понимала, насколько это вам нужно.

— Может оказаться даже нужнее, чем мне на данный момент кажется. Вам чаю?

— Лучше кофе. Старушке надо немедленно взбодриться.

Марков включил электрический чайник.

— Слезайте. И нечего на себя наговаривать. Старушка! У меня отец в семьдесят пять лет кроссы бегал и ледяной водой обливался. А вам и шестидесяти нет.

— Мужчинам проще форму поддерживать. На лицо им, например, время можно не тратить. Отрастил щетину — и все, ты в тренде. До этого полвека с подобной целью отпускали бороды.

— Наверное, вы правы. Но я все-таки считаю, что старость приходит к человеку после восьмидесяти.

— Мне кажется, если я сейчас слезу, то потом наверх уже и не заберусь, — медленно спускаясь с лестницы, пожаловалась Валентина Васильевна.

— Смелее, смелее.

Марков достал из стола чашки и банку растворимого кофе.

— Коньяк будете?

— Плесните немного в кофе, — ответила Рыбакова, становясь на пол.

Она села в любимое кресло хозяина и с удовольствием вытянула ноги.

— Вот оно, счастье!

Марков подал ей на блюдце чашку с кофе.

— Горячий, осторожнее. Сахар я положил.

Рыбакова поставила чашку на стеклянный журнальный столик рядом с креслом.

— Как вы думаете, сколько уйдет времени на то, чтобы просмотреть остальное?

— Примерно еще час, если вы не сбавите темп.

— Я уверена, что ничего компрометирующего вас я не найду.

— Скорее всего, не найдете.

— Успели все припрятать? — неловко пошутила Рыбакова.

— Просто с обнаженной натурой я здесь не работаю. В доме у меня довольно много подобной графики. Но и там портрет занимает главенствующее положение.

— Так что же вы молчите! Я как…

— Неумная женщина, — быстро подсказал Марков, предвидя, что она собирается произнести слово «дура». Он терпеть не мог разного рода вульгарностей.

— Неумная женщина… шарю по полкам, а вы…

— Нет, нужно все просмотреть. Вдруг что-нибудь где-нибудь и затесалось. Я же не могу все упомнить.

— Но вы же знаете, что не писали голых девочек!

— Голых мальчиков тоже. Но вы же этого не знаете!

— Ярослав, я сейчас эту чашку запущу вам в голову.

— Погодите немного, мне прежде нужно записать всю малышню, что у меня перебывала.

— Зачем?

— Опросите. Можете сами это сделать, можете полиции список передать.

Марков взял со стеллажа чистый лист бумаги, а с письменного стола карандаш.

— Приступим, — произнес он, усаживаясь на барный стул. — Сначала я запишу тех ребят, которые уже достаточно взрослые. С ними можно будет поговорить без всяких экивоков.

— Хороший кофе.

— Опыт. Когда завариваешь растворимый, есть свои секреты. — Потянувшись к стеллажу, Марков взял из стоявшего там деревянного стакана красный карандаш. — Я помечу тех, кто слышал высказывания Квасовой о моих якобы пристрастиях. Кстати, тогда мне показалось, что малышня расстроилась даже больше, чем я. Чертова клумба! Может вы и правы, и если бы мячик туда не отлетел, никаких обвинений в мой адрес и не последовало бы тогда.

— Уверена, что нашелся бы рано или поздно другой повод. С кофе разобрались, — сказала Рыбакова, ставя пустую чашку на блюдце. — Теперь можно продолжить наши исследования в области искусства. Между прочим, Ярослав, не помните, где вы находились в момент гибели Квасовой?

— В момент гибели? Когда это случилось?

— Скорее всего, в понедельник вечером. Тридцатого мая.

— Точнее можно.

— Около десяти часов вечера.

— Насколько около?

— Вообще, Посохина интересует промежуток между семью часами вечера и одиннадцатью часами вечера.

— С восемнадцати тридцати до двадцати тридцати я работал на пленэре. На самом конце старого пляжа. Там, где Серебрянка в Лигань впадает. Писал вон тот этюд, что висит справа. Домой вернулся примерно без десяти минут девять. В девять мы с мамой обычно пьем чай и смотрим новости. Потом я включаю компьютер и читаю газеты. Или отвечаю на письма заказчиков.

— Так, получается, вы видели в тот вечер Квасову на пляже?! Она же была там в это время.

— Не видел я ее! Я собрал этюдник и по тропинке вдоль Серебрянки пошел домой. По пляжу я не проходил. Я шел через рощу. Если она в это время была на пляже и там купалась или еще что-либо делала, то сквозь деревья я никак не мог ее увидеть. Я в тот вечер видел только Алексея Смазнева. Когда я вышел на дорогу, заметил его впереди метрах в двадцати от меня. Он, наверное, с рыбалки возвращался: в руках у него были удочки, ведро и небольшая хозяйственная сумка. Я не стал его догонять. Подумал, что если он подшофэ, то от него потом не отвяжешься.

— А не помните, паслись ли в это время на лугу возле рощи телята Ивана Дронова? Или их уже там не было?

— Да, кажется, паслись. Да, паслись! Я только не могу сказать, чьи это были телята. Может и Дронова.

— Описать сможете?

— Попробую. Там был один бычок и, наверное, две телочки. Бычок, как обычно люди говорят, коричневый, с белой звездочкой на лбу и белыми бабками. Красивый бычок. На шее у него что-то типа ошейника было. Телочки более светлой масти, охристые. С белыми, довольно крупными пятнами. У одной из них задняя правая нога — мне это почему-то сильно в глаза бросилось — вся белая.