Юрий Кунов - Искатель, 2014 № 07

— Да нет, про твоих телочек.

— Про девок, что ли? — ухмыльнулся Дронов.

— Про скотинку твою домашнюю. Я не Лариску имею в виду.

Оценив шутку, Дронов засмеялся. К жене он относился с легким небрежением, но никому, как выяснил Жарких, не позволял в ее адрес ни одного плохого слова сказать. Она их, кстати, и не заслуживала.

— Так где ты обычно свою живность пасешь?

— На лугу возле речки. А что?

— В позапрошлый понедельник ты, где ее привязывал? Луг ведь большой.

— Хрен ее знает. Не помню точно.

— Постарайся, пожалуйста, вспомнить. Напрягись немного.

— Ну, я… Где?.. В тот понедельник я привязывал… Где-то привязывал, блин! Не, че, так важно, в натуре?

— Важно, Иван. И где привязывал, и когда забирал.

— Че, надо подумать тогда.

Дронов скривил рот, громко втянул носом воздух и, сделав паузу, выдохнул:

— Хэ-э!

Скрестив руки на груди, он долго сидел, глядя в потолок. Посохин его не торопил.

— Слева от дороги. До пляжа было метров тридцать, — наконец произнес с довольным лицом Дронов. — По прямой.

— А забирал когда?

Дронов почесал мощную шею и, не отнимая от нее руки замер, теперь уставившись в пол. На этот раз пауза была короче.

— Уже темнело.

— Лынов сказал, что ты пришел к нему в начале одиннадцатого.

— Точно! Значит, забирал в десять. Примерно. Мы с Вовкой Мошкиным со двора вышли… Потом когда к речке спустились, он пошел в кусты отлить, а я двинул на луг за скотиной. А Вовка не помнит, когда мы ходили?

— Помнит, но еще более туманно. Квасова мимо тебя не проходила?

— Бомба, что ли?

— Бомба. Квасова Раиса Николаевна.

— Не, не было такого.

Посохин почти с тоской посмотрел в окно.

— Может кто-то другой проходил?

— Не-е, — выпятив нижнюю губу, помотал головой Дронов.

— Хорошо. Спасибо.

— Да, че, там. Делов-то.

Дронов опять почесал шею.

— А! Слушай, — выставил он вперед растопыренную пятерню, словно рэпер. — Я там мужика в тот раз видел. Когда туда шел. Я начал вниз на луг спускаться, а он в это время к мостику через Серебрянку подъезжал. Вспомнил ведь. Башка еще работает.

— Ну-ну! — встрепенулся Посохин. — Что за мужик? Какой из себя?

— Мужик как мужик. Ехал на велике. Длинный такой. В кепке-восьмиклинке. Рубашка на нем в клетку еще была надета.

— Что за клетка? — уточнил майор.

— Ну, мелкая такая клетка, квадратиками. Черные квадратики, белые квадратики. Серые квадратики. Вроде… И еще джинсы на нем были. Синие.

— Лица не видел?

— Так он впереди был! Вернее, справа. Я не то что не видел, а так… Как бы сказать? Вполоборота! Если граммов двести накатить, я его мордашку сразу вспомню. Не всю, конечно.

Дронов поскреб пальцем висок.

— А! На нем кроссовки еще были с тремя полосками. «Адидас»! Их даже издалека хорошо видно.

— Возраст его можешь предположить?

— Ну, постарше меня, в натуре. Лет сорок.

— Может, ты и велосипед запомнил?

— Велосипед? Как его запомнишь?! Велик и велик. С багажником, с крыльями. Такой, как раньше делали. Несовременный вел. Черный! О, опять вспомнил.

— Отлично, Иван! Помог родной стране.

— Ну!

Дронов от похвалы прямо расцвел.

— Не заметил, велосипед был с ручным тормозом?

— Нет. Кажется, нет. Я пойду, Петрович? Меня там пацанва моя ждет.

— Еще один вопрос. Расскажи-ка мне про вашу схватку с Квасовой.

— Это когда она на меня с молотком кинулась? Да что рассказывать-то? Народу там было до хрена — все видели, что не я начал. Подумаешь, телка какой-то там занюханный цветочек съела! Не розу же… А эта старая прокладка на меня прямо от ворот с молотком сиганула! Что, мне надо было ей лоб подставить? Клумба ее! Улица ее! А то не яйца! Или не по закону?

— Все нормально. Угроза была реальной, и оборонялся ты в пределах допустимого нашими российскими законами. Ты же не пинал ее ногами?

— Нет.

— Ну вот. Она, когда шлепнулась, кричала, что засудит тебя на полмиллиона?

— Ага! — Дронов снова расплылся в улыбке. — Я тогда чуть не писанул от смеха. Нашла миллионера! Ну, что? Можно мне идти?

— Жарких тебя отвезет.

— Да не надо. Я сам дойду. Что я, инвалид?

— Иван, заслужил. Старший лейтенант тебя на своей отвезет, не на государственной.

— А че, получается, что этот мужик Райку грохнул? — поднимаясь со стула, спросил Дронов. — Ну, который на велике ехал?

— Трудно сказать. Ты о нем пока не распространяйся. Хорошо?

— На хрен он мне сдался.

Жарких поднялся на украшенное прорезной резьбой, но уже заметно обветшавшее крыльцо дома Табаниных и кулаком постучал в обитую клеенкой дверь.

— Клавдия Ивановна! К вам можно? Клавдия Ивановна!

Дверь почти сразу распахнулась, и на улицу выглянул белобрысый подросток лет шестнадцати с бестолково-беспощадным взглядом, в растянутой красной футболке с черепами. Его ровному загару цвета кофе с молоком могла позавидовать любая ведущая с какого-нибудь развлекательного телеканала.

— Здрасьте! — сказал он с недоумением.

— Привет! — улыбнулся Жарких. — Василий дома?

— Нет его. А что надо?

— А ты Славик? Братан его младший?

У парнишки забегали глаза.

— Брат, а что?

— А ничего. Маму не позовешь?

— Она на огороде бурьян дергает.

Звонкие согласные Славик произносил так мягко, что даже для ушей Жарких, уроженца Черноземья, эти звуки были неприятны. Старший лейтенант едва удержался, чтобы не поморщиться.

— Проводи меня к ней.

— Зачем?

Жарких вздохнул.

— Слышь, ты, младший брат, много вопросов задаешь! Я тебе сказал, проводи меня к матери. Будь любезен.

— Пошел ты!

Подросток потянул дверь на себя.

Жарких одной рукой придержал дверное полотно, а второй схватил парня за ухо и вытащил его на крыльцо. Тот заорал:

— Ай, блин!

Старший лейтенант отпустил ухо и подтолкнул Табанина-младшего к ступенькам.

— Пошли к матери. Мне надо с ней поговорить. Я из уголовного розыска.

— Это не я у Волчихи с прилавка бейсболку взял! Это Костыль! Я только на стреме стоял! — соскочив с крыльца и пятясь задом, выпалил Славик.

Жарких, стоя на ступеньках, оглядел двор и прикинул, в какую сторону может побежать от него этот шустрый паренек.

— Ладно, пацанчик, я тебя прощаю. Костылю скажешь, что старший лейтенант Жарких приказал ему бейсболку вернуть хозяйке, или я к нему сам наведаюсь. И тогда ему будет мучительно больно за бесцельно прожитые годы.

Последнюю фразу старший лейтенант услышал однажды от Посохина. Она ему так понравилась, что он стал ее частенько использовать в беседах с правонарушителями.

— Он вернет. Матери моей только не говорите!

Жарких неторопливо, чтобы не спровоцировать паренька на побег, спустился по ступенькам во двор.

— Не скажу. Можешь не дергаться. Но у меня к ней есть еще одно дело.