Джон Нэнс - На орбите (в сокращении)

Зал управления запуском, Космический центр имени Кеннеди, штат Флорида, 11 ч. 44 мин.

— Выход параметра за пределы — это серьезно, Григгс! — Начальник группы обеспечения безопасности запуска Калли Джонс указывает на экран компьютера: диаграмма показывает резкий скачок температуры.

— Подождите немного, Калли. Не объявляйте об отсрочке запуска.

— Посмотрите на показатели, Григгс! Сколько времени вам нужно?

— Две минуты.

Григгс связывается по телефону с группой компьютерщиков, сидящих в соседнем здании — в его наспех организованном боевом штабе.

— У вас есть сорок секунд.

Калли Джонс качает головой и снова поворачивается к экрану: цифры говорят о том, что температура в баке с взрывоопасным горючим продолжает расти. Отмахнуться от этих данных невозможно. Для обеспечения безопасности запуска следует верить приборам до тех пор, пока не появятся серьезные, почти неопровержимые доказательства того, что они врут. А показания за последние десять минут свидетельствуют либо о том, что врет компьютер — на чем настаивает Григгс, — либо о том, что запуск ракеты закончится катастрофой.

Григгс снова обращается к нему:

— Ладно, Калли, проверьте все еще раз. Сейчас мы считываем данные напрямую, в обход распределительного процессора, который скормил нам столько дурных показателей.

Экран мигает, и температура вдруг падает на тридцать градусов.

— Это настоящие данные? Я могу им доверять? — ворчит Калли.

— На все сто. Мы все утро боремся с какой-то дрянью. Судя по всему, испорчена программа распределения данных.

Другой инженер докладывает Калли по внутренней связи:

— У меня срыв, нет данных панели системного обзора.

— Оставайтесь на связи. Григгс, вы слышали?

— Слышал, черт побери! Подождите немного.

— Я объявляю отсрочку запуска.

Запуск задерживается на шестнадцать минут, напряжение в зале растет.

На борту «Бесстрашного», 21 мая, 8 ч. 44 мин. по тихоокеанскому времени

Ну-с, поскольку все проблемы человечества я уже разрешил (шутливо сообщает обреченный на смерть пассажир космического корабля), пора уделить внимание моим собственным. Главная состоит в том, как и когда мне надлежит «обесточить» себя — или лучше все же сказать, как легче погрузиться в вечный сон.

Помимо этого, меня одолевает стыд: если бы я плыл сейчас в лодке, внезапно давшей течь, разве я не попытался бы эту течь заделать? Разумеется, попытался бы. А между тем я просидел здесь несколько дней, полагая, что сделать ничего не могу, хоть и знал в глубине души: это неправда. Я мог предпринять попытку.

Я собираюсь влезть в скафандр Билла, выйти наружу и посмотреть, не удастся ли мне что-нибудь починить. Каковы мои шансы на успех? Нулевые. Да, я не лишен технических навыков, могу, например, отремонтировать звуковой динамик. Однако на деле моя степень бакалавра по электротехнике — фикция, поскольку знаниями, полученными во время учебы, я никогда не пользовался. Вот и подумайте, смогу ли я исправить повреждения, которые причинил космическому кораблю летящий на огромной скорости метеорит?

Что ожидает меня в худшем случае? Я умру снаружи, а не внутри, но хотя бы умру при полном параде, в костюме настоящего астронавта.

Знаете, я испытываю странный прилив сил. Может быть, в кабине уже возник избыток CO 2? Я ощущаю себя более свободным. Не исключено, впрочем, что эта легкость объясняется близостью конца. Легкость плюс тихое помешательство, порожденное страхом. Возможно, именно поэтому мне не терпится выйти наружу и потягаться с пустотой.

Надеюсь, вы понимаете — одно лишь сознание того, что какой-то человек станет вникать в мое словоблудие, избавляет меня от чувства одиночества. Спасибо вам за это! Если кто-то из моих детей будет еще жив, когда все это найдут и прочитают, позаботьтесь, пожалуйста, чтобы они получили письма, которые я написал каждому из них. Что касается Шарон, я говорю ей только одно: прости. Я хотел бы, чтобы у нас как супружеской пары все сложилось лучше.

И пожалуй, я хотел бы сказать всем вам еще одно.

Мне хочется, чтобы в будущем каждый мужчина и каждая женщина хорошо помнили сцену, разыгравшуюся в 1968 году, когда трое астронавтов «Аполлона-8» увидели, как маленький, прекрасный голубой шарик, на котором мы живем, встает над лунным горизонтом, и рванулись к нему — к оазису красоты в бесконечной, усыпанной звездами черной пустоте. Они поняли, что смотрят на космический корабль, носящий имя Земля, на свой родной дом. И внезапно войны, границы, конфликты показались им полной дурью. На деле человечеству еще очень далеко до того, чтобы усвоить эту мысль, но мы должны — вы должны — двигаться в этом направлении.

«Мы» выглядит странновато, поскольку я-то вас покидаю. Однако и я состоял в экипаже космического корабля «Земля», был частью человеческой семьи, биологического вида первооткрывателей, до сих пор сохраняющих слепоту в том, что касается одной простой, но самой главной истины. За каждодневной суетой увидеть ее непросто, но она заключается вот в чем: мы все связаны, и очень тесно! Даже я, сидящий здесь и ожидающий смерти в космосе, — я связан со всеми, кто находится там, внизу, и знаете, поразительное дело… едва набрав эти слова, я ощутил тепло несчетных молитв, море добрых пожеланий, как если бы все население планеты обратилось ко мне с телепатическим посланием: «Все хорошо. Что бы ни случилось, все будет хорошо».

Я знаю, никто внизу не может уловить ни одной моей мысли, да, вероятно, и этих слов никто никогда не прочтет. И все-таки, с тех пор как я поднялся сюда, я еще ни разу не ощущал такой мощной поддержки, такого поразительного единения с вами, как теперь. Однако я должен попытаться помочь себе сам. Негоже сидеть сложа руки — я должен использовать все возможности, даже самые невероятные. И потому, если мне уже не придется больше написать ни единого слова, я говорю вам: спасибо. Я расстаюсь с этой жизнью по возможности спокойно. Это не храбрость, а именно спокойствие. И знаете, по самому-то большому счету я был очень, очень удачливым человеком.

Кип откидывается на спинку кресла и перечитывает последние несколько строк в надежде ощутить прилив самодовольства. Однако единственная мысль, которая приходит ему в голову, такова: ждать больше нельзя.

Пока он расстегивает ремни и прикидывает, как бы ему расположиться в этой маленькой кабине для предстоящей тяжелой работы, скафандр плавает за креслом пилота. Кип расстегивает его, снимает с себя летный костюм, что при нулевой силе тяжести оказывается делом на удивление легким, потом просовывает голову в металлический ошейник, к которому крепится шлем скафандра. Шаг за шагом — перчатки, башмаки, молнии, соединения, баллоны с воздухом, — и наконец остается надеть шлем и загерметизироваться.