Богдан Сушинский - Странники войны

— Это я виноват, Мария. Дернул меня черт вызывать тебя.

— Ладно уж, молчи, — полушепотом ответила медсестра.

— Возвращаться в село тебе больше нельзя.

— Это уже ясно.

Солнце всходило из-за каменистого холма, и вся простилавшаяся влево от них долина казалась Крамарчуку каменистой пустыней. Однако пустыня эта не путала его, не отталкивала, наоборот, хотелось встать и идти, бесконечно долго идти этой долиной, ориентируясь только по солнцу, которое и само сейчас представало перед ним далеким пустынным миражем.

— Но что тебе дальше делать, тоже не знаю.

— Исповедуйся, исповедуйся... — миролюбиво, но почти требовательно проговорила Мария, провожая взглядом исчезающих в лесу немцев и полицаев. — Это облегчает. Но сначала объясни, как ты здесь оказался. Андрей послал? Только правду.

Держа наготове оружие, они лежали голова к голове, прижавшись плечами к тому, более мелкому откосу, что прикрывал их со стороны кустарника. Рядом с Марией Крамарчук почему-то чувствовал себя спокойнее и надежнее, чем чувствовал бы себя рядом с опытным, закаленным в боях солдатом. Наверное, потому, что Мария тоже была с ними там, в доте «Беркут», на левом берегу Днестра в июле 41-го.. Что она выдержала всю осаду их подземной крепости и сумела вырваться из подземелья вместе с ним и лейтенантом Громовым, когда, так и не сумев выбить их из упрятанных под семиметровые скалистые своды орудийных и пулеметных точек, гитлеровцы заживо замуровали дот.

Это чудо, что судьба вновь свела его с Марией. Но, может, именно это чудо и называется судьбой? Даже если она свела их не для совместной жизни, а для совместной смерти.

— Все намного сложнее, Мария, — тихо ответил Крамарчук, прислушиваясь после каждого слова. — Я рассказал правду: отряд погиб. Лагерь фашисты снесли. Тот раненый, которого мы встретили, утверждал, что Беркут погиб. Это было последнее, что он в состоянии был сказать. Больше расспрашивать было некого. Ребят, с которыми ходил на операцию, тоже растерял. Одни погибли, другие, возможно, где-то бродят по лесу...

На чахлом клене, черневшем рядом с кустом, расстрекоталась сорока. Каждый, кому знакомы были голоса леса, понимал: так она стрекочет лишь тогда, когда рядом опасность; чаще всего — когда видит вблизи человека.

— Свалить бы ее, болтуху лесную, — пробормотал он. — Так ведь не пальнешь.

— Попробуй камнем, — посоветовала Мария. — И если что... Не отдай меня фрицам, слышишь? Я-то сама себя, наверное, не смогу... воли не хватит. Но ты не отдавай.

— Еще одна расстрекоталась, — поерзал Крамарчук, потирая о камни залежалую спину. А потом, ухватив горсть мелких камней, швырнул их в крону клена.

Он не видел, взлетела ли сорока, но крика ее больше не слышал. Зато минут через десять до них вновь донеслось рокотание мотоциклов и где-то совсем рядом, буквально в нескольких метрах, послышалась немецкая речь.

— Слишком близко мы друг возле друга, — прошептала Мария то, о чем подумал сейчас и Крамарчук. — Одной очередью скосят.

— Прижмись спиной к стенке. На бок... к стенке, — прошептал в ответ сержант и сам тоже осторожно, стараясь не шуршать камнями, вдавил свое тело под нависший над ними пласт дерна.

Немцев, очевидно, было двое. По крайней мере, ударили они по кустарнику из двух автоматов. Одна очередь прошила каменистый холм по ту сторону оврага, осыпав сержанта и Марию градом щебня и роем срикошетивших пуль. В какое-то мгновение Крамарчуку даже показалось, что гитлеровцы остановились на пласте дерна, как раз над ним. Ужаснувшись, Николай закрыл глаза и творил — не из слепого страха, а из страстного желания выжить — творил молитву Богу, чуду, судьбе: «Пронеси! Спаси! Не выдай!..»

— И вы, Вильфрид, считаете, что из этого действительно может получиться что-то серьезное?

— Из чего именно?

— Из всего того, что задумано этим вашим русским генералом?..

— Прежде чем ответить, Хейди, я хотел бы поинтересоваться: вам вообще что-либо известно о России? Точнее, что, собственно, вам известно об этой стране?

— Будь вы экзаменатором, наверняка ужасно разочаровались бы в моих познаниях. В свое время, уже не помню, в каком году, там случилась революция. Ну как? Ошарашила?

— Еще бы!

— А если добавлю к этому, что в России сильные морозы? И что их коммунистического фюрера зовут Сталиным?

Капитан заинтригованно прокашлялся, и Хейди, виновато взглянув на него и поеживаясь, словно действительно предстала перед строгим экзаменатором, добавила:

— Нет, о том, что в революцию коммунистами руководил Ленин, я тоже знаю... Но ведь и требовать от меня большего вы, русский немец, не имеете морального права.

— Не имею, — со скорбной миной на лице признал Штрик-Штрикфельдт. Он уже привык к тому, что «русский немец» каждый произносит со своим, особым смыслом, и понимал, что сейчас не время акцентировать внимание на «сомнительности» его происхождения.

Только что он беседовал с подполковником фон Денрихтом из разведывательного отдела «Иностранные армии Востока» генерального штаба сухопутных сил. Вести были самыми неутешительными. Как оказалось, в заговоре, организованном несколькими безумцами из штаба армии резерва, замешаны даже командующие группами армий и фронтами. В Берлине и в различных штабах вермахта идут аресты.

— Их действительно много, тех, кто оказался против фюрера? — не поверил Штрик-Штрикфельдт.

— Настолько много, что такое количество не способна породить никакая фантазия, — не побоялся прослушивания фон Денрихт. — Если так пойдет и дальше, многие штабы вермахта попросту окажутся обезглавленными. Здесь уже в открытую называют генералов Ольбрихта, Бека, Штюльпнагеля и даже фельдмаршала Роммеля...

— Ну, уж Роммеля-то они не тронут.

— Как знать, — отрубил подполковник. — Фельдмаршал фон Вит-цлебен и командующий армией резерва генерал-полковник Фромм уже арестованы. Генерал-квартирмейстер Верховного командования Вагнер прислушался к совету собственного «вальтера».

Услышав эти имена, Штрик-Штрикфельдт потянулся за платочком, чтобы утереть холодный пот.

— Нашего генерала это, будем надеяться, не коснется.

— Нашего, к счастью, нет. В этом я не сомневаюсь. Слишком уж бездарно они все это сварганили. Наш генерал в таких маневрах участвовать не стал бы. Полковник фон Ренне — тоже.

Фамилии генерала они так и не произнесли. Но оба подразумевали своего шефа, начальника отдела «Иностранные армии Востока» генерал-майора Рейнгарда Гелена. Для капитана было крайне важно, чтобы Гелен оставался вне подозрений. Ведь это он, тогда еще полковник, прикомандировал Вильфрида как одного из лучших своих разведчиков к генералу Власову, приказав поддерживать связь с ним через непосредственного начальника — полковника фон Ренне. Получается, что только генерал Гелен может подтвердить это, а следовательно, отстоять своего офицера в случае, если бы кому-то в Берлине вздумалось подозревать капитана в слишком большой привязанности к русскому генералу Власову, уже скандально известному своим непростительным вольномыслием.