Богдан Сушинский - Странники войны

— Согласен, несуществующей, но моей вины в этом нет, — попытался было объяснить ситуацию Власов.

— Есть, есть, — резко перебила его Хейди. — И ваша — тоже. Во многих случаях вы проявляете странную нерешительность. Робко подступаетесь к высшим чиновникам Третьего рейха... Я неправа?

— С вашим утверждением, Хейди, так же трудно не согласиться, как и согласиться.

— Лучше согласиться. Так будет справедливее. — Ничего, кое-какие связи у меня все же остались. Многого не обещаю, но все же...

Когда Власов оделся, чтобы идти к себе, в генеральский люкс, Хейди скептически осмотрела его странное одеяние: явно негенеральский мундир цвета хаки, с пуговицами невоенного образца и без каких-либо знаков различия. Правда, штанины были вспаханы широкими красными лампасами, однако они делали комдива похожим на швейцара. Да на фуражке странная, негерманская, однако же и некрасноармейская кокарда, расцвеченная белой, синей и красной полосочками.

— Пожалуй, начнем с вашего мундира, генерал Андрэ, — задумчиво заявила она, совершенно забыв, что продолжает оставаться абсолютно обнаженной. — Генерал должен выглядеть генералом, а не музейным смотрителем. Сам вид его должен впечатлять.

— Когда-нибудь.. попозже, — смущенно предложил Власов.

— Не пытайтесь подражать Сталину, генерал. Пусть подражают вам. Все, в том числе и Сталин.

«Похоже, что капитан Штрик-Штрикфельдт основательно потрудился и над ее военно-политическим кругозором, и мундирным вкусом, прежде чем допустил в мои объятия, — с легкой ревностью подумал командующий. — Такое впечатление* что сегодня передо мной предстала совершенно иная женщина, абсолютно не похожая на ту, которую я знал с первого дня появления в «Горной долине».

Вернувшись к себе в номер, Власов вновь подошел к окну. Перед ним был тот же пейзаж, что открывался из окна фрау Биленберг. Поздний вечер размыл желтовато-оранжевые тона небосвода, но все равно генерал вдруг вспомнил... Не было никакого сомнения: открывающийся ему ландшафт очень похож на тот, что запечатлен на подаренной ему генералом Геленом копии картины Альберта Бир-штадта «Орегонская тропа». Опаленные закатом суровые скалы, кибитка с потрепанным верхом, усталые путники...

Вряд ли генерал Гелен стал бы дарить ему первую попавшуюся картину. В ее изображении скрывается определенный смысл. Вполне возможно, что он, генерал Власов, чудится начальнику разведотдела «Иностранные армии Востока» путником на Орегонской тропе... войны. И женщина* с которой он только что познавал сладость райского греха, очевидно, единственный человек, верящий в то, что он еще способен! переломить дарованную ему судьбу пленника и предателя и предстать перед собственным народом его освободителем.

— Если уж этот старый шакал Борман мечется у наших кошар, то брать его следует со всем выводком, всеми его имперскими потрохами. Иначе зачем он нам нужен? — Поняв причину вызова к Сталину, Берия сразу же почувствовал себя увереннее. С жандармским поручиком Рогачевым, знакомцем Сталина по вологодской ссылке, он явно поторопился. Впрочем, кто знает? «Отец народов» ведь тоже занервничал. Хотя, казалось бы, с чего вдруг?

— Я не об этом думаю, Лаврентий... «Рейхслейтер Борман был агентом Москвы»... такое не скроешь. Но если агентом Москвы был сам Борман, тогда с кем мы воевали? И почему воевали так, что чуть было не проиграли эту войну?

— Ясно, что Борман переметнулся к нам лишь в конце войны.

— Кому это потом докажешь? Американским и английским историкам? Но если все эти самые страшные годы Борман был нашим врагом, зачем он нам в конце войны, на пороге победы? Как это будет воспринято нашими действительными союзниками, которые воюют сейчас на Западном фронте? Выходит, что мы вели сепаратные переговоры со вторым лицом в рейхе, использовали его как агента, даже не уведомив об этом первых лиц Англии и США.

Берия понемножку отпивал вина и задумчиво смотрел на разгоравшиеся за окном краски августовского утра. О жандарме было окончательно забыто, а Борман его не волновал. Пусть гитлеровцем занимается военная разведка. Прикажут повесить этого шакала, он его повесит. Умертвить — умертвит в одном из мордовских лагерей под чужим именем. Хоть под именем Иисуса Христа.

— Но еще неизвестно, как закончится война, — неожиданно возразил сам себе Сталин. Эта его дурацкая манера: два часа может убеждать тебя в чем-то, а когда ты не только на словах, но и в душе признаешь его правоту, согласишься — вдруг поворачивает все так, словно не он тебя, а ты его убеждал все это время.

— Разгромом, — по-грузински, вальяжно заверил его Берия. — Полным разгромом.

— Может оказаться так, что фактически Германия будет побеждена, однако союзники пойдут на сепаратные переговоры с теми, кто станет рваться к власти после фюрера. О том, чтобы во главе рейха оставался Гитлер, конечно же не может быть и речи. Но кто его сменит: Гиммлер? Кейтель, Геринг? Если вопрос будет всплывать таким образом, для нас важно, чтобы этим человеком стал Борман, с которым у нас уже имеются контакты.

— И на которого собран смертоубийственный компромат, — с той же воистину княжеской вальяжностью уточнил шеф НКВД, брезгливо поведя рукой. — Как на предателя фюрера или Германии. В зависимости от ситуации. Вплоть до платного агента русской разведки.

— Но тогда на ком может быть остановлен выбор? На Шуленбурге? [23] Граф Фридрих Вернер фон дер Шуленбург в 1934—1941 гг. был послом Германии в СССР. Участник заговора против Гитлера.

— По-моему, его уже арестовали как заговорщика и казнили. А вот твой старый друг генерал Кребс , бывший помощник военного атташе в Москве — жив.

— Нет, — поморщился Сталин. — Это не та фигура. Вернемся к рейхслейтеру. Сам Борман воевал? — продолжил ход своих прерванных рассуждений «отец народов». — Не воевал. В репрессиях участия не принимал. Концлагерями не ведал. Конечно, если Берлин полностью окажется в наших руках, мы будем судить его вместе с остальными военными преступниками. Но лишь после того, как убедимся, что сумеем обойтись без него. Оттесним любых претендентов на пост канцлера, поддерживаемых союзниками.

— Но если он окажется в руках англо-американцев и предоставит доказательства того, что является агентом красных, мы будем выглядеть смешно. Как люди, которые, собравшись в дальнюю дорогу, проиграли в карты собственного ишака.

Сталин гневно сверкнул глазами и в этот раз наполнил только свой бокал. Берия понял, что увлекся, и, прокашлявшись, отвел взгляд в сторону. Прошло несколько томительных минут молчания. Лаврентий чувствовал, какая сила воли потребовалась сейчас Кобе, чтобы вот так, посреди разговора, вдруг взять и умолкнуть. Но в то же время понимал, что в столь яростном молчании Сталин способен был на любую циничную шутку, любую подлость, на буйную, неукротимую вспышку гнева.