Станислав Струмп-Войткевич - Агент № 1

Прежде всего возник вопрос о гражданстве. Польский заграничный паспорт, предъявленный Ивановым, как оказалось, был недействительным. «Военного билета» у инженера не было, к тому же удостоверение личности выдавалось заново. Георгий сослался на целый ряд хорошо известных ему лиц, выложил свою записную книжку, письма. Над одним из этих писем офицер из отдела, ведающего личным составом, просидел довольно долго.

— Ну вот, вы же сами видите, — гнул свое кандидат в солдаты, — ведь из письма ясно видно, что я получил польское гражданство… Ведь именно пан Маевский мне помог…

— Да, действительно, — соглашался офицер, — подпись какого-то Маевского я вижу. Но мне Маевский не известен. Маевских много…

— Это полковник, а ранее майор Маевский, — пояснил Георгий. — Из генерального штаба…

— В том-то и дело, что они там, наверху, ничего не знают о таких делах, как набор в армию… Кстати, здесь даже и печати никакой нет…

Возвращая письмо, он добавил:

— Для нас это не является доказательством. Жаль, что вы не взяли с собой акт о предоставлении вам гражданства, тогда вопрос можно было бы решить положительно. Хотя и в таких случаях мы стараемся собрать дополнительную информацию. И не следует на нас за это обижаться… Вы ведь знаете, что для нас и президент республики является всего лишь наименее подозрительным лицом. Это, конечно, анекдот, но в нем содержится доля истины….

И, утешая огорченного инженера, он добавил:

— Одним словом — бдим! Вы должны нас понять!

Не помогли никакие просьбы, удостоверения, письма, записки в блокноте, которые, кстати сказать, сразу же забрали «на перлюстрацию». Трое офицеров, из которых двое проезжали через Салоники, где и встречались с Георгием, целыми часами расспрашивали Иванова подробно, как и остальных беженцев, ожидающих назначения. Здесь всех рассматривали как возможных шпионов той или иной державы, из-за колючей проволоки лагеря проверяемых выпускали неохотно и после заполнения бесчисленных формуляров и протоколов. Русская или болгарская фамилия Георгия вызывала еще бо́льшие подозрения. Когда же он раздраженно заявлял, что всегда чувствовал себя поляком и что это очень просто доказать, офицеры только удивленно вскидывали брови:

— Пан Иванов, но какие здесь могут быть доказательства?

— В спорте я всегда выступал в форме польского Студенческого спортивного союза, — начинал он перечислять.

Во время сдачи экзаменов на аттестат зрелости я сдавал по польскому языку… Выхлопотал себе польское гражданство… Несколько раз обращался с просьбой о принятии в нашу армию. И, наконец, как многие из присутствующих здесь помнят, я добровольно работал в салоникском эвакопункте… Неужто этого мало?

В ответ те только хитро посмеивались.

— Пан Иванов! А как, по-вашему, поступал бы агент вражеской разведки, если бы он пытался проникнуть в наши ряды? А? Разве не точно так же? То, что вы долгие годы хлопотали о польском паспорте, вовсе не доказывает… Нам известны случаи, когда агент вражеской разведки раскрывал свое подлинное лицо чуть ли не после нескольких десятков лет…

— Ну, для этого я еще слишком молод! — восклицал инженер.

Следующая попытка убедить комиссию в том, что он является лояльным и полноправным гражданином польского государства, привела к еще худшим и совсем уже не забавным последствиям.

— Случалось ли вам когда-либо рапортовать из Франции о тамошних предвоенных настроениях? И не было ли в ваших донесениях, относящихся к тому времени, изложения взглядов, которые могли бы снизить боевой дух Польши?

— Неужто я стал бы сеять подрывные настроения в Польше? — поразился инженер. — Так ведь я же всегда…

Офицер, ведущий допрос, прервал его:

— Знакомо ли вам имя полковника Левандовского?

— Конечно! Я ведь уже ссылался и продолжаю ссылаться на него… В моих бумагах должно сохраниться письмо от него…

— А были ли вы каким-либо образом связаны с ним по службе?

— Как я мог быть с ним связанным?

И тут ему напомнили: перед самым началом войны он написал именно этому полковнику письмо частного порядка. Содержание письма обошло все высшие сферы Варшавы, нашлись и такие, которые это запомнили и сообщили куда следует… Инженер подтвердил — он действительно делился своими личными наблюдениями и делал некоторые выводы. Все это он подробно рассказал. Комиссия выслушала его, и, наконец, председатель, доброжелательно кивнув головой, заявил:

— Все понимаю… Однако факт остается фактом, своим письмом вы подрывали веру во франко-польский союз.

— Я писал одну только правду, что же касается фактов… То ведь факты полностью подтвердили мои предположения, — ответил Георгий. — Сейчас у нас 1941 год, Франция разбита…

— Но в то время вы не могли об этом знать! И отправляя письмо…

— Что же я должен был писать? Ложь? Несоответствие действительному положению вещей? Я ведь очень правдиво описал свои первые впечатления от Парижа!

— Иногда следует быть предусмотрительным на будущее, не выкладывать всего, тем более в письме, — загадочно объявил майор, на этом «решающий» разговор закончился. Так или иначе, но Георгий заметил, что его личность воспринимается без особого энтузиазма. Кроме того, у него сложилось впечатление, что к нему относятся не с каким-либо особым предубеждением, а скорее с напряженным и ревнивым интересом. В конце концов было принято компромиссное решение: Георгия назначили переводчиком и писарем при лагере.

Однако и на этой должности он продержался недолго. Вот как это произошло. В палатку, где он спал вместе с солдатами Офицерского легиона, вбежал запыхавшийся адъютант из комендатуры лагеря.

— Врача! Кажется, среди вас есть хирург! Быстрее! — закричал он.

— Я хирург, в чем дело? — спросил с соседнего матраса щуплый поручик, отнесенный по совершенно непонятным соображениям к саперам. Именно в тот день его как раз наказали «палаточным» арестом за утерю лопатки.

— Очень хорошо! Значит, вы хирург? — спросил адъютант. — Быстро к пану полковнику… Он заболел, страшные боли…

В тот вечер рота саперов отдыхала от своего мучителя. По палаткам ходили слухи о том, что хирург приказал вскипятить огромное количество воды и что он вообще отдает очень странные приказы. В каком-то из соседних взводов отыскали бывшего студента медицинского факультета, еще где-то — инженера-механика.

— Подготавливает операцию, переделывает перочинные ножи в скальпели, сам делает хирургические нитки, — передавалось из уст в уста.

Поздней ночью измученный до предела хирург ввалился в палатку. Выражение его лица было довольное. Картежники подняли головы.

— Ну как, зарезал старика? — спросил один из них.