Владимир Дружинин - След Заур-Бека

«Дорогой отец! Если мои прежние письма дошли до тебя, то тебе известно, что я жив. Лучше сказать, пока ещё жив, так как в результате ран у меня развилась тяжёлая болезнь, а средств на лечение нет. Здесь, как и всюду, нужны деньги и деньги. Слышал, что ты стал крупным учёным, и рад за тебя. Твой Сергей».

— Ну, что же вы скажете? — проговорил Казанцев. — Почерк, мерзавцы, неплохо подделали. Но всё равно, даже если бы не нашли могилу Сергея… Даже если бы не нашли… Меня никакой почерк не убедил бы, что мой Сергей — предатель.

Гордость и гнев звучали в этих отцовских словах. Я мог только подтвердить, — да, гнусная фальшивка. Казанцев схватил меня за руку.

— Кто и как это сделал? Вы можете мне сказать?

— «Кто?» — думаю, отвечу со временем. А «как?..» Почерк Сергея они изучили по его неотосланной записке друзьям. Записка числилась по описи его вещей, но бесследно исчезла. Теперь ясно для чего. Когда вы получили письмо?

— Третьего дня, почтой.

Он показал конверт с западногерманской маркой. Название города на штемпеле было смазано.

— Не говорите Анне Григорьевне, — попросил он. — Побережём её нервы. Дайте совет, что мне делать. Похоже, они намерены шантажировать меня. Неспроста тут о деньгах…

— Конечно. Не исключено, что вам предложат заработать доллары, — якобы для больного сына. Успокойтесь, Василий Павлович, — сказал я, заметив, как дрожат его пальцы. — Мы их выловим. Держите меня в курсе событий. Враги очень хотят завладеть вашим проектом, и они ни перед чем не остановятся.

— Как они узнали о проекте?

— Тема ваша известна многим. Недавно, я слышал, вы с триумфом защитили докторскую диссертацию.

— Ну, уже и с триумфом…

Теперь мы находились у опытного бассейна. В миниатюре он заменял море. От бетонированных его берегов отчаливают морские корабли, — только уменьшенные во много раз. Здесь бушуют штормы на семь, на восемь и даже на двенадцать баллов — смотря по условиям эксперимента!. Здесь изучают сопротивление воды, способность корабля держаться на поверхности, влияние качки — и фиксируют выводы на листе ватманской бумаги, где рождается чертёж нового судна, либо в тетрадке для расчётов длинными рядами цифр.

— Вы не специалист, не знаю, как вам объяснить, — сказал Казанцев, — без формул трудно. Но чтобы вы имели понятие о моей теме, — позвольте я вам процитирую его…

Василий Павлович кивнул в сторону висящего на стене портрета академика Крылова, — даже не кивнул, а скорее поклонился славному учёному-кораблестроителю.

— Лучше его всё равно не сумею определить суть проблемы. Вот слушайте, — «чтобы корабль не был валок или, говоря морским языком, был бы остойчив, выгодно его делать пошире, а чтобы он был ходок, очевидно, что его надо делать подлиннее и поуже, — требования противоположные».

— Насколько я понял, — сказал я, — вы хотите примирить это противоречие?

— Ну, уж и примирить! Хватили! Насколько возможно, найти выход из трудности, сохранить хорошую остойчивость и в то же время дать кораблю более быстрый ход. Ускорить ход наших кораблей! Задача очень важная, и не я один ломаю голову. Хорошо, если хоть малый вклад внесу.

Казанцев скромничал. Хотя его корабль ещё не спущен на воду, он во всяком случае теоретически уже обоснован и проектирование идёт успешно.

Для корабля, как и для самолёта, превосходство в скорости — одно из непременных условий победы в бою. И здесь, в институте, мне стало ещё яснее, что работа Казанцева — лакомый кусок для мистера Кромби и его начальников за океаном. Я вернулся мысленно к задержанному лазутчику, к гнусной фальшивке.

— Мне нечего вам доказывать, — сказал я, — что и здесь, в лаборатории, нужно укреплять оборону. Враг нигде не должен найти лазейки.

Он показал мне, где хранятся чертежи.

— Здесь всё под замками, за печатями, — заверил он. — Ни одна бумажка не заваляется, можете быть спокойны.

— А у вас дома?

— Дома я чертежей не держу. Правда, голова работает и после шести, ей не закажешь. По вечерам иной раз уйду в расчёты — сапоги снимите с меня, не услышу.

— Разрешите вопрос: по тем материалам, которые у вас дома, можно составить понятие о проекте?

— Почти никакого… Впрочем, я на ночь запираю всё это — что настрочил — в ящик, а утром кладу в портфель и уношу в институт.

— За вами машину присылают?

— Нет, предпочитаю пешком. Если опаздываю, ну тогда на трамвае едем.

— Это неосторожно. Кто же с вами ездит?

— Антонина, моя невестка, Луковская. Вы не знаете разве? Ах, да это после вас было. Они месяца два как поженились. А на службу нам по дороге. От института квартал пройти — её поликлиника. Антонина помогает мне — ведь иной раз у меня, кроме портфеля, ещё здоровая пачка книг библиотечных. С полпудика набирается.

Улыбнувшись, он расправил ладонь, как бы взвешивая тяжесть. Я подумал, что книги несёт, конечно, он сам, а портфель доверяет невестке.

Потом я узнал, что хлам из мусорной корзины сжигает та же Антонина. Она, оказывается, очень заботится о том, чтобы у Василия Павловича ничего не пропало. Посторонние в кабинете не бывают, если не считать Валентины. Это подруга невестки. Валентина работает в театральной кассе и приносит билеты на все премьеры.

— Летом моя страсть — экскурсии за грибами, — пояснил Казанцев, — а зимой — театр.

В тот же вечер я увидел Валентину. Высокая, с костистым, почти мужским лицом, она столкнулась со мной в прихожей казанцевской квартиры, мельком взглянула на меня, надевая пальто, и вышла.

Как родного встретила меня Анна Григорьевна, повела к себе, усадила у письменного стола со стопками ученических тетрадок, за которыми виднелась гипсовая фигура балерины Улановой. Через час я уже знал все семейные новости.

Анатолий и Тоня живут неважно. Кто виноват? Анна Григорьевна не намерена взваливать всю вину на невестку. Нет, если по справедливости рассудить, виноваты оба.

— Он плохой муж, чёрствый, о себе только печётся. А она безвольная, потакает ему во всём. Разве так можно? Когда женщина капризничает — плохо, но уж если мужчина! Это, милый мой, в сто раз хуже.

За стенкой слышался недовольный, визгливый голос, Анатолия. Потом хлопнула дверь — Антонина вышла в столовую. Я застал её там одну, когда Анна Григорьевна повела меня пить чай. Молодая женщина сидела, вытянув перед собой руки, глаза её были красны. Медленно повернувшись ко мне, протянула: — Здравствуйте. Ведь вы рисуете?

— Да.

— Я помню. Вы были у нас. У меня есть просьба.

— Пожалуйста.

— Нарисуйте меня. Можете? Оставлю ему, — она показала на дверь, за которой поскрипывали шаги Анатолия. — Пусть помнит, кого потерял.

— Успокойся, Тоня, — сказала Анна Григорьевна. — Накрывай на стол.