Игорь Ковлер - Проклятие Индигирки

Крупнов тогда с удивлением подумал, что человека, наверно, до конца никогда не понять. Не узнать, что у него в душе и что заставляет ее мучиться. Почему вспыхивает в нем ненависть к тому, что недавно еще казалось мило, и наоборот? Отчего охватывает лихорадка честолюбия? Что за неведомая темнота, поднимаясь из глубин, заставляет делать то, чего от него не ждали, или сделать так, что и понять невозможно и долго надо искать в нем укрытые пружинки, о которых он и сам не подозревал.

С тех пор прошло два года. Вчетвером они пошли к Плескачам. Зоя, в ожидании желанного примирения, вовсю старалась на кухне. А в комнате с Константином сидел Перелыгин. «Вот пройдоха, – подумал про Константина Крупнов. – Специально Егора притащил, дипломат хренов».

– Новую дорогу хочу посмотреть, – сказал Перелыгин. – Зыкин говорит, еще никто не ездил, завтра утром двинем прямо до Городка.

– А я думал, – не удержался Крупнов, – про хождение в старатели Кости Плескача писать. Рассказал бы Егору, почему утек со старательского фронта?

– Наше дело телячье, – миролюбиво ответил Плескач. – Сказали: баста, значит, баста. Давайте за стол. Отметим возвращение блудного сына. Зоя! Ну сколько ждать! – крикнул он жене, вошедшей с тарелкой свежих овощей.

Всем видом он демонстрировал смирение, чтобы Крупнов по извечной своей прямолинейности не лез на рожон. Ему еще предстоял с ним разговор. Он вернулся без ощущения хорошо сделанной работы. После них осталось не поймешь что: проехать можно, а не дорога.

– Напишите лучше, Егор, как у нас родители детей голодом морят, – сказала Евгения Никитична, накладывая на тарелку незаменимый оливье. – Что так смотрите? – заметила она недоверчивые взгляды. – Девочка в шестом классе в обморок на уроке упала. Сначала бог знает что подумали, а оказалось – голодный обморок: на картошке да чае сидела, родители экономят.

– Кто ж такие? – щурясь будто от солнца, спросил Крупнов.

Евгения Никитична посмотрела на его лоб, прочерченный наискось морщиной до самого носа – примету вскипающей злости, и махнула рукой:

– Что, на собрание вызовешь?

– Втолкуем до печенок. – Плескач решительно взял бутылку, разлил по рюмкам.

– Педагоги завагонные! – У Зои взвились подрисованные дужки бровей. – Пускай лучше Егор пропечатает! Позор-то пострашнее. И что за уроды? – всплеснула она руками. – Людей постеснялись бы.

– Плевать они хотели. – Михаил пошарил глазами по столу. – Это раньше к людской молве прислушивались, а теперь вместо совести полено из-за пазухи торчит. Откуда наплодились, черт бы их побрал! И ведь прут, как тараканы. Раньше такие сюда не добирались.

– Всякие ехали. – Крупнов через стол в упор посмотрел на Михаила. – И лет им, сколь нам. Не в том беда! – Он нахмурил лоб. – По десять лет на узлах сидят, как на вокзале, и рубли для другой жизни считают. А другой-то нету! Мы двадцать лет здесь, что ж у меня тут не дом?

– Когда-нибудь все разъедемся, – тихо произнес Плескач. – Выроем золото, и уйдут люди. Чудно, правда? – Он обвел всех тревожным взглядом. – И не останется после нас ничего.

– Как это? – напряглось круглое лицо Раисы. – Куда ж все подеваются?

– Я жил в таком месте, – сказал Перелыгин. – Рудник с войны олово добывал, руда кончилась – поселок захирел.

– Но люди-то живут, – возразила Раиса.

– Геологи остались, а больше нет ничего.

– Деревни вон по всей стране вымирают, – сказал Плескач. – А без золота чего здесь делать.

– То деревни, – недовольно поморщился Крупнов. – У нас же на пустом месте жизнь поставлена. Земли много, да только людей мало. Не должна такая земля пустовать. – Он уставился в стол. – А золота еще – копать не перекопать.

В стороне от больших дорог и крупных городов говорливым ручьем течет приисковая жизнь. Ручей то подсыхает, еле сочась по отшлифованным столетиями камням, то, напившись талыми снегами, полнеет, разливаясь с шумным кипением. То светлеет до хрустального сияния, до вкуса нетронутой природы, то угрюмо темнеет от коричневой смуты.

Восемь похожих, но каждый со своим норовом приисков Комбината моют золото, неся непрерывное движение жизни этой земле в нехитром, мудром повторении. Зародившись в молчаливых долинах, она текла день за днем, и всему в ней находилось место, как и всюду, куда приходил человек.

Невозможно было представить, что люди уйдут, оставив дома, что опустеют детские сады, школы, клубы, спортивные залы и только собаки останутся бродить по безлюдным улицам. Никогда не возникала перед Крупновым эта картина из какого-то чужого, обособленного мира. И сейчас, когда эти мысли неожиданно промелькнули в голове, он подумал, что кто-то должен принять такое решение, поэтому задал себе вопрос, подразумевающий ясный и простой ответ, ставящий все на места: «Да кто же скомандует бросить все это?»

Перелыгин слегка толкнул в бок спящего Касторина. Они въехали в поселок, который выглядел в конце зимы так, словно пережил варварский набег.

Все здесь было знакомо Перелыгину: и ухабистые улочки, и дома, и конусы эфелей за поселком, и длинное приземистое здание конторы, куда они входили с Касториным.

Директор прииска дожидался их.

– Ну что, чайку и двинем на участок. Крупнов новый промприбор поставил – чудо, а не прибор. Может, летом на нем Золотую Звезду намоет! – Он весело подмигнул Перелыгину и постучал по столу. – Тьфу-тьфу, не сглазить!

Тетрадь Данилы

Бориска

На Колыме я узнал о Бориске. Первым в этих местах был все же он. Доходили рассказы, что еще в незапамятные времена местные жители Колымы и Индигирки стреляли желтыми пулями из мягкого тяжелого металла.

Скорее всего, так и было, только свидетельств не осталось. А тут-первый старатель Колымы!

Все приезжающие на Колыму или Индигирку рано или поздно слышат историю про Бари Шафигуллина, казанского татарина, заболевшего «золотой лихорадкой» в начале века. Про него еще много напишут разного. Кто-то скажет: хищник-старатель, кто-то назовет романтиком.

Так или иначе, Бари с соседом по деревне Сафеем двинул на Лену мыть золотишко. Но там после расстрела рабочих в 1912 году было вовсе невмоготу, и оба решили поискать счастья под Охотском. Ходили слухи, будто там богатые россыпи. Нанялись каюрами в торговый караван и добрались-таки до Охотского побережья, но их ждало новое разочарование, и решили искать счастья на Колыме. Пришли туда с купеческим караваном летом 1914 года.

Надо хотя бы раз оказаться в колымской тайге один на один с природой, чтобы понять, какие могучие это были мужики, пришедшие с примитивным скарбом – им нечем было даже опробовать кварцевые жилы.

В долине Буюнды, впадавшей в Колыму, они обнаружили кое-какие золотые знаки, но зацепиться за золото не успели, помешала война – пришлось вернуться на побережье. Там они выждали зиму и двинулись к Среднекану. Били шурфы, отогревая землю кострами, работали до поздней весны 1915 года, когда и наткнулись в устье небольшого ручья на богатую россыпь.