Марк Чачко - Конец белого ордена

— Ну, как проводите время? — спросил он Володю, лениво позевывая.

— Затворником, — искренне пожаловался Корабельников. — Тоска смертная. И совестно без дела валяться в такую горячую пору.

— Странно, странно, — не слушая его и думая о чем-то своем, проговорил Мещерский. — Неужели нервы у меня начали пошаливать?

— Что-нибудь случилось?

— Нет, нет, все в порядке…

Он курил и стряхивал пепел на старый паркет. Между двумя затяжками вполголоса запел:

И, не допев, замолчал. Внезапно спустил ноги с валика и сел. Что-то не давало ему покоя, что-то его мучило. Угрюмо уставившись в пол, он в тяжелом раздумье произнес:

— Да, это тот самый. Голову даю на отсечение…

— О чем это вы?

Мещерский многозначительно усмехнулся.

— Такое, понимаете, Митенька, странное совпадение. Сегодня два раза мне на глаза попался один и тот же человек.

— Просто на улице?

— В том-то и дело, что не просто на улице. Один раз, когда выходил из дому, второй раз, когда завернул на Большую Никитскую. Хотел навестить старого однополчанина… Что-то я в тот миг почувствовал. Изменил маршрут. Кружил по городу, желая обнаружить слежку. Но больше он мне на глаза не попался.

— Неужели вы могли запомнить физиономию случайного прохожего?

— Ну, что же тут особенного. У того, кто ведет двойную жизнь, все чувства обострены до крайности. На нервах живем. Интуиция, дорогой мой, штука не простая. Почему я почувствовал что-то странное в этом прохожем, объяснить не берусь. Но что-то мне в нем бросилось в глаза, задержало внимание. И нервные центры послали сигнал: будь осторожен! Это вроде предчувствия. Я в приметы не верю, а в предчувствия — да. Не все предчувствия оправдываются. Это верно. Но я к ним прислушиваюсь. Вот так-с!

— Интуиция нас часто подводит, — сказал Корабельников. — Она у человека несовершенна. Кто слепо доверяет ей, тот гибнет.

— Послушайте, — с иронией произнес Мещерский. — Какие мы, оказывается, философы. Дорогой мой, в восемнадцать лет я тоже изрекал разные ошеломляющие истины. Ну, вроде того, что двум смертям не бывать, а одной не миновать, что волков бояться — в лес не ходить и так далее! А повстречавшись со смертью с глазу на глаз, еще кое-что усвоил. Смерть — штука коварная, она играет с тобой, как кошка с мышью. Чтобы прежде времени не отправиться к праотцам, надо чертовски быть осторожным, ловчить, петлять, как выражаются охотники… Ну, да ладно. Может, я ошибся и за мной следовал московский обыватель, а не чекист. Ну-ка, а что скажет мне мой талисман?

Он вытащил из кармана потертый бумажник, раскрыл его, достал небольшую золотую вещицу и подбросил ее вверх.

— Браво! Выпала счастливая сторона. Живем, не тужим!

— Что это у вас? — спросил Корабельников, с любопытством посмотрев на ладонь офицера.

— Серьга, — ответил Мещерский. — Сашкина слеза.

— Сашкина? Кто это?

— Царица наша. Ее подарок… Каждый новый офицер, вступающий в конвой, получал от царицы подарок. Популярности искала в гвардии… Деньги дарила и расписывалась на кредитках. Немало сторублевок получил в свое время из ее августейших рук. И на каждой кредитке от края и до края крупная надпись: «Александра». Хранил долго, а в семнадцатом году загнал одному французу. Александра, Алиса… Вору и конокраду Гришке Распутину руку целовала!..

Он махнул рукой, скрипнул зубами и зло выругался:

— Принесло ее на наше несчастье в Россию!

Помолчали. Мещерский посмотрел на часы, прислушался. Встал, чуть приоткрыл дверь. Спросил негромко:

— А старушенция где? Что-то ее совсем не слышно.

— Ушла из дому. На кладбище, там у нее сын похоронен.

— И дверью не хлопнула?

— Тихая старушка…

Мещерский возвратился к дивану, удобно расположился, сладко зевнул и сказал томным голосом, не глядя на Володю:

— Поставьте-ка, дружок, на подоконник, поближе к правой стене какой-нибудь заметный предмет. Ну, хотя бы вон ту хрустальную вазу, что стоит на буфете. С вами, Митя, желает встретиться один человек. Эта ваза будет ему знаком, что можно заходить. Правила конспирации… Береженого, как говорится, бог бережет.

Вскоре тот, кому был подан условный сигнал, постучал в дверь. Это был пожилой человек с пухлым лицом, русой бородкой и темными смышлеными глазами. На нем был френч из грубого сукна и солдатские сапоги. Подполковник Улыбышев — так представился вошедший — служил в советском учреждении и носил форму, принятую командным составом Красной Армии.

Здороваясь, Улыбышев благосклонно улыбнулся, но взглянул на Володю достаточно зорко и внимательно. Руку пожал крепко и без лишних слов приступил к делу. Вопросы, которые он задал Корабельникову, изобличали в нем человека, хорошо разбирающегося в обстановке.

Отвечал Володя кратко, но точно. Знал он о белом движении на юге достаточно много, особенно помогли ему беседы с арестованным корнетом.

…Весной 1918 года положение Добровольческой армии на юге страны было отчаянным. Дон и Кубань, где действовала армия контрреволюции, со всех сторон были окружены красными. Белые офицеры, юнкера и кадеты отступали за Дон, в степи. Офицерские подразделения дрались отчаянно. В конце марта во время боев под Екатеринодаром разорвавшимся снарядом был убит главнокомандующий белой армии Лавр Корнилов. Командование над отступающими частями принял опытный царский генерал Деникин.

Добровольческая армия стала расти и крепнуть. К белогвардейцам примкнуло богатое казачество, из Петрограда, Москвы, со всей России под знамена Деникина стало стекаться белое офицерство. А в мае месяце Добровольческая армия уже готовилась перейти в решительное наступление против красных частей…

Все то, о чем Корабельников рассказывал, очевидно, не расходилось со сведениями, которыми располагало руководство монархической организации. И это укрепило доверие к молодому связному.

— Да, — произнес Улыбышев в раздумье, — к концу мая надо ждать великих событий. Красная армия тоже готовится к решительным боям. Реввоенсовет республики снял Главкома Северной группы Закавказской армии Автономова. На его место назначен латыш Калнин.

Мещерский нетерпеливо пожал плечами.

— Спасти Россию могут только германские дивизии. На них вся надежда. С большевиками было бы покончено в два счета. Скорей бы только фельдмаршал Эйхгорн двинул свои войска на Москву. Что немцы медлят, не понимаю. Или им достаточно только одной Украины? Глупо!

Корабельников полагал, что ему особенно не стоит вмешиваться в разговор на политические темы. О чем можно говорить с людьми, ослепленными ненавистью к народу, к России. И не об отечестве они пекутся, а о своих потерянных поместьях. Но на последние слова поручика решил отозваться. Он знал, что не все белогвардейцы ориентируются на немцев. Часть офицерства была преисполнена ненависти к немцам, жаждала продолжения войны с Германией. Он сказал: