Михаил Жигжитов - Повести

— Ни в жись!.. Пришел попросить тебя чиркнуть гумагу в суд.

— А свидетель-то есть?

— Я видел своими глазами.

— Это, паря, не тово… вот бы посторонний.

— А сторонний, хушь он и не видел, а слышал от самого Егора.

— Кто?

— Мишка Жигмитов. Егор-то ишо в своем уме был и упрекал душегуба Петьку. Он при Мишке в глаза Петьке смотрел и баил: «Зачем в меня пальнул?.. За отца мстил?»

— И Мишка слышал? Не отопрется?

— Все мы слышали. Не должен бы отпереться.

Наконец-то Семену Малышеву представилась возможность упечь ненавистного Стрельцова туда, откуда не скоро возвращаются. И вернуть домой Веру. А там… может, к дружба у них рассохнется… Тогда-то уж Наталья не откажется выйти за него…

— Ладно, Яша, напишу, рассказывай, — оторвавшись от радужных надежд, попросил он Лисина.

Яков сдвинул жиденькие рыжие брови. Большие зеленые глаза неуверенно заметались и уставились в пол.

— …Слышу, ревет кто-то. Подумал на Егора. Бегу. Потом бух-бух два раза. Вижу, упал Егор, а медведь подмял Петьку. А когда подбежал, вижу, брат лежит, а медведь кого-то давит… Тогдысь я пальнул по лопаткам, и зверь упал.

— Ты, Яша, рассказываешь-то будто выдумку какую, мотри не запутайся на суде.

— Нет, к тому времени я все обмозгую, как надо лучше баить.

Октябрь в этом году выдался каким-то особенно суровым. Часто налетал свирепый «горный», его сменял не менее буйный «култук».

Только на четвертый день «Красный помор» смог доставить следственную комиссию в бухту Аяя.

Весь путь от Аминдакана до Аяи Яков Лисин лежал на палубе у засмоленного битеня, с головой укрывшись собачьей дохой. Его приглашали в кубрик, но он отказывался, сославшись на головную боль. У него и в самом деле разболелась голова, так как он до одури думал об одном и том же: «Съели или нет звери и птицы мясо медведя?.. Если все целехонько, то власти могут Петьку оправдать, а его, Якова Лисина, завинят в ложном показании. Так ведь сказал Семен Малышев. А он зря болтать не будет — мужик башковитый».

А когда пошли к месту происшествия, то Якова словно подменили. Он шагал рядом с прокурором, возбужденно размахивал руками и рассказывал, как орал Егор и ревел медведь, как он добил косолапого на Стрельцове… Он говорил и говорил безудержно, а у самого ныло сердце, и большой трус, живущий в его сердце, по-заячьи стремился дать драпака.

Наконец люди вышли на небольшую калтусинку, на краю которой стоял размашистый кедр, где был ранен Егор Лисин. На грязном снегу повсюду виднелись огромные медвежьи следы; все это место было утоптано и загажено вороньей стаей, которая с криком и шумом поднялась над лесом и злорадно наблюдала за двуногими.

В ельнике затрещал валежник. Кто-то тяжелый убежал в глубь тайги.

«Слава богу, медведь!.. Уж он-то все подобрал. Теперь Петьке нечем доказать… Вот тебе и Яшка Лисин — пьяница и воришка, ха-ха-ха!» — злорадствовал Яков.

Он взглянул под дерево, где был убит медведь, и сокрушенно выпалил:

— Смотрите, добрые люди, даже косточек не сыщешь! Как же теперя правду-то искать, а?

Прокурор Будашарнаев тревожно взглянул на следователя, нахмурился. А миловидная врач Алла Михайловна приложила к раскрасневшимся на легком морозце щекам узорчатые варежки и покачала головой.

— Мне кажется, здесь и делать нечего!

Возбужденный Лисин кинулся к кедру, но был остановлен резким окриком прокурора:

— Назад! Что вы делаете!

— Обзабылся, товарыш.

Петр Стрельцов, шедший рядом с понятыми — Иваном Зелениным и Степаном Кузиным, опустился на колоду и изменившимся голосом попросил у Зеленина папиросу.

— Ты же не курил, Петя! — удивился Иван и протянул пачку.

Весь снег вокруг кедра, под которым когда-то лежал труп медведя, был утрамбован косолапым и стаей матерых таежных ворон, которые исполняли на этом месте танец «сытого желудка».

Все куски мяса, которые растаскал Лисин, были найдены медведем и востроглазыми птицами, и от них, конечно, ничего не осталось. Только кое-где валялись обглоданные кости и несколько клочков черной шерсти, которые были преднамеренно раскиданы Лисиным, когда он разносил по кустам медвежатину.

Зная, что медведь любит прятать свою добычу под разным хламьем, чтоб мясо стало с духом, люди обыскали все окрестные завалы и заросли, перевернули колоды, но ничего не нашли.

— Вот и все, — сказал прокурор Будашарнаев, окидывая черными живыми глазами присутствующих, — вещественных доказательств нет…

Яков Лисин подал на Петра Стрельцова заявление в народный суд. Он обвинял его в преднамеренном убийстве своего брата Егора. Свидетелем был выставлен Мишка Жигмитов.

В Аминдакане никто не верил, что Петр мог пойти на такое. Все колхозники с презрением смотрели на Якова Лисина, в глазах ругали и стыдили его за то, что он оклеветал Стрельцова и подал на него в суд. Но Лисин с бесстыдной ухмылкой говорил, что он хочет только напугать Петра, все же будет легче на душе: ведь Егор-то погиб от стрельцовской пули. «Что же, по-вашему, выходит, спасибо ему говорить, что ли?..»

К седьмому ноября охотники вернулись с белковли. Они вынесли из тайги много шкурок белки, колонка, горностая. Собаки загоняли и соболя, но в этом году охота на него была запрещена.

На торжественном заседании вечером шестого ноября правление колхоза вручило своим лучшим рыбакам и охотникам грамоты и денежные премии.

За перевыполнение плана рыбодобычи в числе других был премирован и Петр Стрельцов.

После торжественного заседания началась художественная часть вечера.

У Веры разболелась голова, и они с Петром ушли домой.

— Эв-ва, кумуха-черемуха! Надо петь, плясать, а оно приплыли домой! — упрекнула их бабка. В ее глазах сверкали веселые искорки.

— У меня, бабка, голова разболелась, почему-то тошнит, и изжога замучила, — пожаловалась Вера.

— Изжога не от бога, кумуха-черемуха, знамо отчего — забрюхатела.

Вера удивленно посмотрела на бабку, а затем, поняв значение ее слов, стыдливо закрыла лицо руками и убежала в комнату.

Петр весело расхохотался и положил на стол грамоту и деньги.

— Вот и меня премировали.

— А ково же наделять похвалой, коли не Петьку Стрельцова. Давай-ка, дорогой зятек, на радостях-то гульнем!

Матерой медведицей вперевалочку засуетилась старуха. Петька уселся на стол. Ему было так уютно, так хорошо около этой грубоватой, несокрушимо могучей старухи.

«Эх, еще бы сюда маму затащить… вот было бы радостей!.. Но она настырная, ох, уж настырная… не пойдет», — с грустью подумал Петр.

Обширную кухню всю заполнила собой бабка, распирая стены, гудит ее басовитый голос, успокаивает его и прочь отгоняет, как туман ветром, тяжелые мысли о предстоящем суде.