Дмитрий Вересов - Белое танго

— Смотри сюда.

Фонарик заскользил по ноздреватым, неровным стенам, выхватывая стилизованные наскальные изображения — людей, не всегда узнаваемых животных, геометрические фигуры, узоры.

— Что это? — прошептал Рафалович. Таня молча шла дальше, светя вдоль стен.

— Вот, — сказала она, остановившись. — Моя приватная часовня.

Он не заметил, откуда в ее руках взялась темная тонкая свеча. Таня выключила фонарик и чиркнула зажигалкой. Неровное пламя свечи оживило участок мертвой стены и выведенную на ней фигуру — человечка с непомерно большой головой, украшенной рогами. Таня застыла, зашептала что-то. Рафаловичу стало холодно, горло сдавил безотчетный ужас.

— Ты… ты поклоняешься дьяволу? — прохрипел он.

— А? — переспросила Таня, и ледяной ужас моментально отпустил его. — Какому дьяволу? Этот рисунок появился в бронзовом веке, когда никакого дьявола не существовало, не было даже развеселого греческого бога Пана, по образу и подобию которого мрачные христиане, ненавидящие жизнь, создали дьявола, чтобы пугать им друг друга. А это… таким древние представляли себе Отца всего сущего — людей и зверей, камней, травы и моря…

Голос Тани под сводами гудел низко, чуть насмешливо, обволакивал. Ленечка не отрываясь смотрел на ее обтянутую грудь, не в силах отвести взгляд. Усилием воли он все же перевел его, но уткнулся в проглядывающий под короткой маечкой гладкий, чуть выпуклый в мягкой окружности живота пупок.

— Ом-м, — тяжело выдохнул Рафалович.

— Он самый, Фаллос, — рассмеялась Таня. Не поняв, о чем это она, он поднял голову и совсем потерялся. Таня улыбалась, а глаза светились, как эти сосульки грота, изнутри, холодно и жестко. Лицо как серебряная маска. Жутко и томно стало Рафаловичу. Дотронуться бы только… «А че только дотронуться?!» — взыграло ретивое.

— Я хочу тебя, — неожиданно для самого себя выпалил Рафалович.

Он приблизился к ней, обнял сзади за плечи. Таня вывернулась, ушла из-под руки.

— Погоди, — сказала она.

Пещеру залил молочный, ровный свет, падающий сверху. Рафалович заморгал.

— Плюс электрификация всей страны. Минус, естественно, советская власть, — пояснила Таня. — Мы с тобой, Фаллос, забрались в знаменитый Сталактитовый грот.

Ну что, двинули в центр экспозиции?

Он не шелохнулся.

— Ах да, ты, кажется, что-то говорил.

— Я… — он запнулся.

Отточенные за два десятилетия навыки бабсклея улетучились напрочь. Но горящие глаза были красноречивее любых слов и жестов.

— Ты действительно этого хочешь? — негромко и серьезно спросила она.

— Да. Да!

— Ты хорошо подумал?

Он кивнул. Она повторила его жест, показывая, что поняла, повернулась и пошла в глубь пещеры.

— Куда ты?

— А ты хочешь прямо здесь, «в греческом зале»? Не поймут.

В дальнем конце послышались оживленные голоса, топот туристских ботинок.

— Здесь километрах в трех есть кемпинг. Думаю, комнатку получим без проблем.

Группа экскурсантов подошла совсем близко. Возглавляющий ее лысый француз в зеленой ливрее с серебряными пуговицами начал что-то выговаривать Тане, экспансивно размахивая руками. Она пожала плечами, достала из нагрудного кармана кошелек, отсчитала несколько купюр. Француз принял их, хмыкнул, отошел.

— Что это он? — спросил Рафалович.

— Вошли с черного хода. электричество без спросу включили… Пришлось платить штраф за самоуправство.

Они вышли наружу, в узкую долину, поджатую каменными террасами. По карнизам сновали туристы, щелкали фотоаппаратами, запечатлевая друг друга, причудливые скульптуры, созданные ветрами и эрозией, наскальные изображения. Горловина долины перекрывалась невысоким турникетом, возле которого примостилась будка.

Таня усадила спутника в тенечке на белую пластмассовую скамейку, поговорила о чем-то с высунувшимся из будки усатым билетером.

— Через десять минут будет электрокар до кемпинга, — сказала она, вернувшись.

— Буйабесс здесь не может быть приличным по определению, ниццкий салат — тем более, — говорила Таня, отобрав меню у Рафаловича. — Можно рискнуть на седло барашка в чесночном соусе и зелень. Вино?

— Вот это, я думаю. — Леня с видом истинного гурмэ ткнул пальцем в красивое изображение длинной бутылки со знакомой этикеткой «шато-лафит». Таня фыркнула.

— Не выябывайся.

Он обиженно вскинул брови.

— Лафит забьет вкус барашка, мясо забьет вкус вина. — Она что-то коротко сказала небритому гарсону в длинном вязаном жилете, и тот, почтительно наклонив голову, отошел. — Будем пить местное молодое винишко. Типа божоле, только лучше… Кстати, ты ручки помыть не забыл? В горах, конечно, и грязь чистая, но за полную стерильность не поручусь.

Барашек таял во рту, а терпкое молодое вино, немного похожее на грузинское маджари, ударило в голову. На глаза наплыла розовая дымка, мир стал ленив, заторможен и чрезвычайно приятен, а Таня сделалась нестерпимо желанной.

Рафалович не сразу сообразил, что теребит ее за локоть и в десятый раз повторяет:

— Ну пойдем же, пойдем…

Она царственно улыбалась.

…Когда он открыл глаза, за окнами было черно. Неярко светил красноватый ночник. Она сидела в кресле, закутанная в простыню, и курила, глядя в пространство. Он перевернулся на живот.

— Который час?

— Проснулся? — Она обернулась, окинула его непонятным в темноте взглядом, и ему на мгновение показалось, что глаза ее светятся. — Не жалеешь?

— Ну что ты? Только вот Лилька…

Он осекся, боясь обидеть ее. Она хмыкнула.

— Соврем чего-нибудь. Обвал, цунами, нелетная погода… Да ты не дергайся, все равно до утра идти нам некуда. Проголодался?

— Нет, но… — Он облизал пересохшие губы. — Вина бы выпил.

— Не проблема. Я из харчевни бутылочку прихватила.

Выпили по стакану, и руки сами собой потянулись сдернуть с нее простынку…

Он опять лежал на животе, мокрый, блаженно томный, а Таня, оседлав его, крепкими пальцами массировала ему спину. Рафалович похрюкивал от удовольствия.

— Хорошо?

— Да-а.

— Ну, извини, — неожиданно произнесла она. Пальцы резко надавили на точки у основания шеи, и он провалился в черную яму…

Очнулся он в незнакомой комнате — большой, чистой, с полукруглым окном во всю стену — на широкой белой кровати. Немилосердно болела голова, ныла спина, в глазах, как у Бориса Годунова, плыли кровавые мальчики. Он приподнялся на локте и застонал.

Дверь отворилась, и вошла Таня в строгом и прямом белом платье, отдаленно напоминающем докторский халат.

— Очухался? — не слишком нежно спросила она. — Вот и славно.

— Где я? — пробормотал он.

— У хороших людей.

— А точнее?

— Вилла Розальба, окрестности небезызвестного городка Сан-Ремо.