Дмитрий Вересов - Белое танго

В беседке пьянствовали, сыпались анекдоты, кто-то к кому-то клеился, удалялись парочки, появлялись с такими довольными рожами, что хоть лимон дай. Отказавшись от всяческих провожатых, Таня ускользнула на поселковый пляж, посидела, набираясь духа на заплыв. Прожектор в рубке застыл полосой света в одной точке.

Тихо и спокойно. Таня вошла в воду, волна окатила грудь, опрокинула тело-и мощным брассом поплыла на изгиб скалистого мыса Сокол. Казалось, волны сами несут ее. Вода теплая и ласковая. Но, оказавшись вровень со скалой, она почувствовала опасную зыбкость течения. Словно дозорный, Сокол держал невидимый барьер. Ее неумолимо несло под крутые и острые уступы. Таня билась, продираясь сквозь эту мертвую зону, широко распахнула глаза. Мышцы свело, в груди горело — дыхания не хватало. И вдруг заметила мерцающие на поверхности серебристые точки, которые отдавали лунными бликами, оседали на волосках ее тела мелкими пузырьками. «Микроорганизмы, подобные земным светлячкам, как рассказывал биолог Алешка», — догадалась Таня. В открывшейся ей бухте Царского пляжа был полный штиль. Таня повернулась на спину, чуть отталкиваясь ногами, скользила по воде к знакомым камням и теплой, нагретой за день мелкой гальке…

Она еле стянула с себя мокрый купальник, деревянные ноги не слушались.

Закрыла глаза и глубоко вздохнула. Прямо над ней, таинственно улыбаясь, зависла полная луна, заливая землю и Таню чарующим белым светом. Он не грел, но облизывал все ее существо. Вдруг представилось, будто это Белая богиня высовывает язык, как лепесток лаврушки. Даже чудилось дыхание. Таня зажмурилась и впала в тихое забытье. Но сердце часто-часто билось, и щемящая нежная тоска подкатывала к горлу. Хотелось заплакать, как будто она маленькая девочка, лет девяти. Тогда, в детстве, выдержав долгое молчание после ссоры, она пришла к брату, протянув мизинчик, как учила Адочка: мирись-мирись и больше не дерись. Но Никита оттолкнул ее, прикрикнув зло: «Не сестра ты мне!» «За что? За что?» — спрашивала себя маленькая Таня, но слезы не уронила… Тут какая-то тень коснулась ее сознания. Совсем рядом слышно было шумное и прерывистое дыхание.

Чистых кровей сеттер кинулся к ней с лаем, но близко не подходил. Пес затих, встав в стойку. Предупреждающе зарычал.

— Стоять, Чара! — В тени исполинского валуна раздался резкий окрик.

Вековые камни лежали здесь, словно мифический гигант скатил их из узкого ущелья в бухту. В полосе света показалась фигура хозяина собаки. Это был егерь.

В выцветших шортах, бронзовый и скульптурный, с кобурой на поясе, он был хорош и выразителен. Как натянутая струна, Таня пошла навстречу. Заворчала псина, стыдливо следя за ее движениями.

— Кто ты?

— Неважно.

Где небо, где земля? Ни имени, ни словечка Таня больше не услышала и не узнала…

Решение нырнуть в Москву было импульсивным и диктовалось до боли под ребрами нежеланием видеть плачущий Ленинград. Не хотелось уходить с орбиты этих чудиков, которых встретила в Новом Свете Подобно ей, они жили адреналиновым голодом, изобретали велосипеды, спотыкались, но ничуть по этому поводу не комплексовали… Желая приоткрыть кулисы увиденного театра, Таня спросила аспирантку Веру:

— Тебе-то зачем все эти копания в архивах?

— Так интересно ведь, — она изумилась и рассмеялась:

— Все просто, Таня.

Спасибо партии родной за трехгодичный выходной. А это, как понимаешь, еще та школа.

Именно Вера и сблатовала на заход в Москву.

— Поехали, посмотришь, что за цвет нации учится в первопрестольной, а заодно и общагу, где этот цвет произрастает.

Поезд уже подкатывался к суетливому пригороду. Мимо пробегали машины, мелькали озабоченные лица. Голоса в купе сделались тише, не дребезжала гитара, не слышно раскатов дружного хохота.

— А почему колеса у поезда стучат? — Алешка делал последние попытки растормошить компанию.

На него лениво взглянули, сразу отвернувшись к окну.

— Площадь круга какая? — бередил он Ляльку.

— Пи эр квадрат…

Но шутка не удалась, так как уныло раскрыл ее Женька:

— И дураку ясно, что этот квадрат и стучит. Алешка заткнулся обиженно, потом промямлил, непонятно кому в отместку:

— Терпеть не могу эту большую деревню.

— Москва, объевшись финскими сырами, — злобным речитативом в такт стуку колес начала читать стихи Лялька, — голландской ветчиной и яйцами Датчан, на пришлых смотрит иностранными глазами тбилисских и бобруйских парижан. — И все-таки, — тряхнула выгоревшими волосами Вера, — Москва! Какой огромный странноприимный дом. Всяк на Руси бездомный, мы все к тебе придем.

Оформлять Танины документы в общежитии не пришлось. Переговорив за стойкой с администрацией, Вера увела ее к себе в комнату, где жила одна, точнее с мертвячкой, то бишь с прописанной «мертвой душой». Она отдала в пользование свой пропуск, объяснив некоторые премудрости обходных маневров мимо консьержек.

Несмотря на обшарпанные стены и скрипучий паркет, ее комната показалась Тане уютной. Вера с момента приезда здесь почти не ночевала, только иногда тревожа Таню под утро. Вопросов Таня, естественно, не задавала… Новая подруга сразу предостерегла:

— На меня не оглядывайся. Будь как дома и не суди строго.

— Да уж неси свою соломинку, мне и. своего бревна хватит, — успокоила ее Таня.

Вера женщиной была общительной, и судя по всему здесь к ней относились с большим уважением. Без конца кто-то забегал, просто так или со своими нуждами. В отсутствие хозяйки общались с Таней. Знакомства были небезынтересными и лепились сами собой. На кухне, в коридоре, около междугородного автомата, в лифте. Две высотки на улице Островитянова гудели, как улей, до утра был слышен многоязычный гомон. Тасовались по этажам интересы всех мастей: от благородных пиковых до казенных треф.

Да и споры здесь не были только научными. На почве быта доходило до национальной вражды. Однажды пришлось наблюдать ссору на кухне вокруг казенного чайника. Узбечка Маруфа тянула чайник на себя с воплем:

— Это моя чайник!

— Нет, Моя! — отстаивал справедливость кубинец Эйван.

Испытывая некоторую неловкость перед иностранцем, Таня вмешалась:

— Маруфа, не «моя», а «мой».

Маруфа неожиданно стала перед ней извиняться:

— Я не знала, что это твой.

Голова от всего этого шла кругом. Из Пущина прикатил Алешка с грузином Цотне. Последний оглоушил Таню красивой историей какого-то нового вируса шестиконечной формы. Рассказывал о СПИДе — будто песню пел. И предсказывал его торжественную поступь в истории человечества. Потом ребята, подхватив девушек, повезли их на «чачу при свечах», в высотку эмгэушки. Вход туда оказался по пропускам, выписывать которые следовало загодя, но у молодцев была своя практика. Они оставили девушек дожидаться у одного из четырех контролируемых входов, вошли внутрь с другого и уже через решетку передали спустя минут десять временные пропуска с несклоняемыми фамилиями Кобзарь и Мозель.